Книжный вор
Шрифт:
Он был вторым снеговиком, который таял у нее на глазах, только этот был другой. Парадокс.
Чем холоднее он становился, тем сильнее таял.
Это было как Максов приезд, снова.
Перья снова превратились в хворост. Гладкое лицо стало грубым. И признаки, которые высматривала Лизель, были на месте. Макс был жив.
В первые несколько дней она садилась и говорила с ним. В свой день рождения она рассказывала ему, что на кухне его дожидается огромный торт, если только он очнется.
Он не очнулся.
Торта не было.
На пятый день в доме случилось большое оживление — Макс открыл глаза, пусть лишь на несколько секунд. Он мало что увидел, кроме Розы (и в каком, должно быть, жутком увеличении), которая, схватив суповую миску, едва не выплеснула ему в рот, как из катапульты.
— Глотай, — посоветовала она. — Не думай. Просто глотай. — Когда Мама отдала миску Лизель, та попробовала еще раз заглянуть Максу в лицо, но все загородила спина кормительницы.
— Он очнулся?
Роза обернулась — отвечать было нечего.
Прошла почти неделя, и Макс снова очнулся, на сей раз — в присутствии Папы и Лизель. Оба сидели и смотрели на тело в постели, и тут раздался слабый стон. Если такое бывает, Папа упал вверх со стула.
— Смотри! — ахнула Лизель. — Не отключайся. Макс, не отключайся.
Какой-то миг Макс глядел на нее, но так и не узнал. Глаза изучали ее, будто ребус. Потом он опять пропал.
— Папа, что это с ним?
Ганс плюхнулся — обратно на стул.
Позже он предложил Лизель почитать Максу.
— Давай, Лизель, ты теперь так хорошо читаешь — наплевать, что никому невдомек, откуда у тебя взялась эта книга.
— Я же говорила тебе, Папа. Одна монахиня в школе дала.
Папа поднял руки в дурашливом протесте.
— Знаю, знаю. — Он вздохнул с высоты. — Только… — Он подбирал слова постепенно. — Не попадись. — Это говорил человек, который украл еврея.
Начиная с того дня Лизель вслух читала «Свистуна» Максу, который занимал ее кровать. Огорчало ее одно — приходилось пропускать целые главы из-за того, что многие страницы слиплись. Книга не просохла как следует. И все же Лизель продвигалась — и дошла до места, откуда до конца оставалось чуть больше четверти книги. Всего в книге было 396 страниц.
А во внешнем мире Лизель каждый день мчалась из школы домой, надеясь, что Максу стало лучше.
— Он очнулся? Он поел?
— Иди на улицу, — умоляла ее Мама. — Ты мне дырку в животе проешь своими разговорами. Иди. Ступай на улицу, поиграй в футбол, ради бога.
— Хорошо, Мама. — Лизель потянулась к дверной ручке. — Но ты же придешь за мной, если он очнется, да? Выдумай что-нибудь. Заори, как будто я что-то натворила. Заругайся на меня. Все поверят, не бойся.
Тут даже Розе пришлось улыбнуться. Он уперла костяшки в бока и заметила, что Лизель еще не настолько взрослая, чтобы говорить такое и не получить «варчен».
— И забей гол! — пригрозила Мама. — Иначе домой можешь не возвращаться.
— Ладно, Мама.
— Два гола, свинюха!
— Да, Мама.
— И прекрати мне перечить!
Лизель поразмыслила и выскочила на улицу — схватиться с Руди на скользкой от грязи дороге.
— Самое время, жопоческа, — по обыкновению приветствовал ее Руди, пока они боролись за мяч. — Где была?
Через полчаса, когда мяч расплющился под колесом редкой на Химмель-штрассе машины, Лизель нашла свой первый подарок для Макса Ванденбурга. Когда мяч признали безнадежно испорченным, дети недовольно разбрелись по домам, оставив его издыхать на холодных волдырях дороги. Лизель с Руди остались над шкурой. На боку, словно рот, зияла дыра.
— Хочешь взять? — спросила Лизель.
Руди пожал плечами.
— На что мне в говно раздавленный мячик? Воздух в него теперь нипочем не накачаешь, так ведь?
— Берешь или нет?
— Нет, спасибо. — Руди небрежно потыкал мяч ногой, будто это было мертвое животное. Или животное, которое могло быть мертвым.
Руди пошел домой, а Лизель подобрала мяч и сунула его под мышку. И тут услышала, как Руди ее окликнул.
— Эй, свинюха. — Лизель выжидала. — Свинюха!
Она сдалась.
— Ну чего?
— У меня еще есть велик без колес, если хочешь.
— Засунь его себе…
Последнее, что она услышала, не сходя с места на улице, был смех этого свинуха Руди Штайнера.
Дома Лизель сразу направилась к себе в спальню. Положила мяч в изножье Максовой кровати.
— Извини, — сказала она, — это не бог весть что. Но когда ты очнешься, я тебе все про него расскажу. Расскажу, что это был самый серый день, какой только можно представить, и машина с выключенными фарами проехала прямо по мячу. Потом из нее вышел мужик и наорал на нас. А потом спросил у нас дорогу. Вот наглость, а?
Ей хотелось завопить: «Очнись!»
Или встряхнуть его.
Ничего она не сделала.
Оставалось одно — глядеть на мяч, на его потоптанную шелушащуюся шкуру. Это был первый подарок из многих.
Тот футбольный мяч подал ей идею.
Теперь всякий раз по дороге в школу и из нее Лизель высматривала выброшенные вещи, которые могли бы оказаться ценными для умирающего. Сначала она удивлялась, отчего это так важно. Как столь очевидно бесполезное может кого-нибудь утешить? Ленточка в сточной канаве. Сосновая шишка на дороге. Пуговица, нечаянно подкатившаяся к стене школьного класса. Плоский круглый камень с берега реки. Во всяком случае, они показывали, что ей не все равно, и, наверное, дадут им тему для беседы, когда Макс очнется.