Книжный вор
Шрифт:
— Ладно, свинюха, извини. Я ничего плохого не имел в виду.
Даже в ночи Лизель видела, как вырос Руди. У него удлинялось лицо. Копна светлых волос едва заметно потемнела — и, казалось, черты лица меняли форму. Только одно никогда не изменится. На него невозможно долго сердиться.
— У вас сегодня есть что-нибудь приличное пожрать? — спросил Руди.
— Вряд ли.
— И у нас. Жалко, что нельзя есть книги. Артур Берг раз сказал что-то такое. Помнишь?
До конца пути они вспоминали славные былые денечки, а Лизель часто поглядывала на «Свистуна» — его серую обложку и оттиснутое черным название.
Перед тем как разойтись по домам, Руди остановился на секунду и сказал:
— Пока, свинюха. — И рассмеялся. — Спокойной ночи, книжная воришка.
Так в первый раз Лизель нарекли ее титулом, и она не смогла скрыть, что он ей весьма по душе. Как нам обоим известно, она и раньше крала книги, но в конце октября 1941 года это было признано официально. В тот вечер Лизель Мемингер стала книжной воришкой по-настоящему.
ТРИ АКТА ГЛУПОСТИ В ИСПОЛНЕНИИ РУДИ ШТАЙНЕРА
В первом случае Руди подвела жадность. Стоял типичный унылый день середины ноября 1941 года.
Сначала Руди довольно виртуозно — ни дать ни взять начинающий криминальный гений — просочился сквозь очередь домохозяек с продуктовыми карточками. Ему почти удалось остаться никем не замеченным.
Но каким бы незаметным он ни был, Руди догадался схватить самую большую картофелину на лотке — ту самую, на которую зарилась половина очереди. Они все увидели, как над лотком возникла тринадцатилетняя пятерня и схватила картофелину. Хор толстомясых валькирий изобличил вора, и Томас Мамер рванулся к своему грязному овощу.
— Meine Erdapfel, — воскликнул он. — Мои земляные яблоки!
Картофелина еще оставалась в руках у Руди (одной он ее удержать не мог), а домохозяйки столпились вокруг него на манер команды борцов. Нужно было срочно что-то говорить.
— Наша семья, — объяснил Руди. Струйка прозрачной жидкости весьма кстати вытекла у него из носа. Руди счел за лучшее не вытирать ее. — Мы все голодаем. Моей сестренке нужно новое пальто. Последнее у нее украли.
Бакалейщик Мамер был не дурак. Держа Руди за ворот, он спросил:
— И ты хотел одеть ее в картошку?
— Нет, сударь. — Руди искоса заглянул в единственный глаз поимщика, видимый ему. Мамер походил на бочку и смотрел на мир двумя пулевыми дырками. Зубы у него теснились во рту, как толпа болельщиков на футболе. — Мы три недели назад обменяли все наши карточки на пальто, и теперь нам нечего есть.
Бакалейщик держал Руди в одной руке, картофелину — в другой. Он крикнул своей жене страшное слово:
— Polizei.
— Нет, — взмолился Руди, — пожалуйста. — Потом он скажет Лизель, что ничуточки не испугался, но в тот момент сердце у него оборвалось, тут я не сомневаюсь. — Не надо полицию. Пожалуйста, не надо.
— Polizei. — Мамер стоял неколебимо, а мальчик извивался и сражался с воздухом.
В тот день в очереди стоял еще и учитель, господин Линк. Он был из тех школьных учителей, что не были ни священниками, ни монахами. Нацелившись, Руди приклеился к его глазам.
— Герр Линк! — Это был последний шанс. — Герр Линк, скажите ему, пожалуйста. Скажите ему, какие мы бедные.
Бакалейщик навел на учителя вопросительный взгляд.
Герр Линк вышел вперед и сказал:
— Верно, герр Мамер. Семья парнишки — бедняки. Они с Химмель-штрассе. — Толпа, состоявшая преимущественно из женщин, зашушукалась: они знали, что Химмель-штрассе никак не назовешь образцом молькингской идиллии. Все знали, что это довольно бедный район. — У него восемь братьев и сестер.
Восемь!
Руди пришлось проглотить улыбку, хотя свободу он еще не получил. По крайней мере, учитель уже врет. Герр Линк ухитрился добавить Штайнерам еще троих ребятишек.
— Он часто приходит в школу без завтрака. — И толпа домохозяек опять зашепталась. Ситуация будто покрывалась слоем краски, придавшим ей значительности и выразительности.
— И значит, ему позволено красть мою картошку?
— Самую большую! — выкрикнула одна дама.
— Спокойнее, фрау Метцинг, — остерег ее Мамер, и она тут же примолкла.
Сначала общее внимание было направлено на Руди и его загривок. Потом перескакивало туда-сюда: с мальчика на картошку, с картошки на Мамера — от самого миловидного предмета к самому неприглядному, — и что именно заставило бакалейщика смилостивиться, мы так и не узнаем.
Жалкий вид мальчика?
Благородство герра Линка?
Несдержанность фрау Метцинг?
Какая бы ни была тому причина, Мамер бросил картофелину обратно на лоток и выволок Руди за порог магазина. Крепко пихнул его под зад правым ботинком и сказал:
— Больше не появляйся.
С улицы Руди смотрел, как Мамер прошел за прилавок, чтобы отпустить следующему покупателю продукты и порцию сарказма.
— Вот гадаю, какую картошку вы захотите взять, — сказал бакалейщик, одним глазом приглядывая за парнишкой.
Для Руди то было еще одно поражение.
Второй акт глупости был столь же опасен — но по иным причинам.
Из этой свары Руди вышел с подбитым глазом, треснутыми ребрами и новой стрижкой.
На занятиях в Гитлерюгенде у Томми Мюллера опять возникли сложности, и Франц Дойчер только и ждал, когда же вылезет Руди. Долго ждать ему не пришлось.