Книжный вор
Шрифт:
— Теперь, — предложил Руди, — дай мне свои ботинки. Чтобы не шуметь.
Не прекословя, Лизель развязала потрепанные черные шнурки и оставила ботинки на земле. Поднялась, и Руди мягко приоткрыл окно ровно так, чтобы Лизель могла пролезть. Скрип окна раздался над их головами как рев низколетящего самолета.
Лизель подтянулась на карниз и протиснулась в комнату. Разуться, поняла девочка, — это блестящий ход: она стукнулась пятками о деревянный пол крепче, чем ожидала. Ее подошвы болезненно раздались от удара, так что в кожу врезались швы носков.
В самой комнате все было как всегда.
В пыльном сумраке Лизель стряхнула подступившую ностальгию. Прокралась вглубь и дала глазам привыкнуть к темноте.
— Ну что там? — громко зашептал Руди снаружи, но Лизель только отмахнулась, что означало «Halt's Maul». Не шуми.
— Еду, — напомнил он. — Еду найди. И сигареты, если сможешь.
И то и другое, однако, интересовало Лизель в последнюю очередь. Она была дома — среди бургомистровых книг всех расцветок и видов, с золотыми и серебряными буквами. Она чуяла запах страниц. Почти ощущала вкус слов, громоздившихся вокруг. Ноги принесли ее к правой стене. Лизель знала, где то, что ей нужно, точное место, но когда подошла к полке со «Свистуном», на месте его не оказалось. Только узкая щель.
Тут она услышала шаги наверху.
— Свет! — зашептал Руди. Он совал слова в приоткрытое окно. — Свет погас!
— Scheisse.
— Они спускаются!
Повисла секунда нечеловеческой длины, вечность моментального решения. Глаза Лизель побежали по комнате — и тут она заметила «Свистуна»: он терпеливо лежал на бургомистерском столе.
— Быстрей, — поторопил Руди, но Лизель спокойно и уверенно прошла к столу, подхватила книгу и осторожно полезла в окно. Головой вперед, но все же сумела приземлиться на ноги, и снова болезненно — на этот раз больно было лодыжкам.
— Давай, — увещевал ее Руди. — Бежим, бежим. Schnell!
Свернув за угол и очутившись на дороге обратно к реке и Мюнхен-штрассе, Лизель остановилась и наклонилась отдышаться. Она стояла, переломившись пополам, воздух замерзал у нее во рту, сердце колоколом било в ушах.
То же самое и Руди.
Подняв голову, он увидел книгу у Лизель под мышкой. И попытался заговорить.
— Что, — с трудом выдавил он, — за книга?
Темнота уже поистине сгущалась. Лизель тяжело дышала, воздух в горле понемногу таял.
— Больше ничего не нашла.
Увы, у Руди было чутье. На ложь. Он искоса посмотрел на нее и объявил то, в чем уже не сомневался:
— Ты не за едой туда полезла, да? Ты взяла, что хотела…
Лизель распрямилась, и тут на нее накатила слабость от следующего открытия.
Ботинки.
Она посмотрела на ноги Руди, потом на его руки, потом на землю вокруг него.
— Что? — спросил он. — Что такое?
— Свинух, — набросилась на него Лизель. — Где мои ботинки? — Руди побелел, и тут у Лизель уже не осталось сомнений.
— Там, около дома, — предположил Руди, — или нет?
Он в отчаянии огляделся, моля, чтобы вопреки всему он все-таки ботинки принес. Он представил, как подбирает их с земли, ах, если бы и в самом деле, — но ботинок не было. Они лежали бесполезные, или много хуже — обличительные — у стены дома № 8 по Гранде-штрассе.
— Dummkopf! — выбранил он себя и шлепнул по уху. И, пристыженный, уставился на носки Лизель — зрелище не обещало ничего хорошего. — Идиот! — Но верное решение нашел быстро. — Жди тут, — серьезно сказал он и мигом скрылся за углом.
— Смотри не попадись, — крикнула ему вслед Лизель, но он не услышал.
Пока его не было, минуты давили.
Стемнело окончательно, и Лизель уже не сомневалась, что, когда вернется, «варчен» ей обеспечен.
— Ну давай же, — бормотала Лизель, но Руди не появлялся. Она представила, как вдали рвется вперед и раскатывается, приближаясь, полицейская сирена. Сгущаясь.
И по-прежнему — ничего.
Лишь когда Лизель вышла в грязных мокрых носках обратно на перекресток, она увидела Руди. Деловито рыся к ней, он высоко и бодро нес свое торжествующее лицо. Зубы скрипели в усмешке, а в руке у него болтались ботинки.
— Меня чуть не убили, — сказал он, — но все получилось. — Когда перешли реку, он подал Лизель ботинки, и та бросила их наземь.
Сев на дорогу, подняла глаза на своего лучшего друга.
— Danke, — сказала она. — Спасибо.
Руди поклонился.
— К вашим услугам. — И отважился на большее. — Наверное, бесполезно спрашивать, не положен ли мне за это поцелуй?
— За то, что ты принес мои ботинки, которые сам же забыл?
— Справедливо.
Он поднял руки и продолжал говорить на ходу, так что Лизель пришлось специально прилагать усилия, чтобы не слушать. Она уловила только последние слова:
— …все равно, может, и не захочу тебя целовать — если у тебя изо рта пахнет так же, как из ботинок.
— Меня от тебя тошнит, — сообщила она Руди, надеясь, что он не заметил незаконченной мимолетной улыбки, сорвавшейся с ее губ.
На Химмель-штрассе Руди выхватил у нее книгу. Под фонарем прочитал заглавие и спросил, о чем это.
Лизель мечтательно ответила:
— Про одного убийцу.
— И все?
— Ну и там все время полицейский его ловит.
Руди вернул ей книжку.
— Кстати, я думаю, нам обоим что-то подобное грозит, когда вернемся домой. Особенно тебе.
— Почему это?
— Ты же знаешь — твоя Мама…
— А что Мама? — Лизель воспользовалась вопиющим правом любого человека, у которого когда-нибудь была семья. Для него вполне нормально скулить, ныть и распекать других членов семьи, но никому другому он этого не позволит. Тут уж он лезет в бутылку и выказывает верность семье. — Разве с ней что-то не так?
Руди осекся: