Книжный вор

Зузак Маркус

— Тут написано твое имя.

Река текла.

Лизель забрала листок.

* * * ПИСЬМО * * *

Милая Лизель,

Я знаю, что кажусь тебе жалкой и претенциозной (найди это слово в словаре, если оно тебе не знакомо), но должна тебе сказать, что я не настолько глупа, чтобы не заметить твоих следов в библиотеке. Когда я обнаружила пропажу первой книги, думала, что просто куда-то ее

засунула, но потом в пятнах света я разглядела отпечатки чьих-то босых ног.

Тут я не выдержала и улыбнулась.

Я была рада, что ты взяла книгу, которая принадлежала тебе по праву. Но тогда я подумала, что этим все и кончится, — и ошиблась.

Когда ты пришла опять, мне надо было рассердиться, но я не рассердилась. А в последний раз я тебя услышала, но решила не мешать. Ты всегда берешь только одну книгу, так что их хватит еще на тысячу визитов. Надеюсь только, что однажды ты постучишь в дверь и войдешь в библиотеку более цивилизованным путем.

И еще: мне правда жаль, что мы больше не можем давать работу твоей приемной матери.

Наконец, я надеюсь, что этот словарь будет тебе полезен при чтении украденных книг.

Искренне твоя,

Ильза Герман

— Поехали, что ли, домой, — предложил Руди, но Лизель не двинулась с места.

— Можешь меня тут подождать десять минут?

— Ясно.

Лизель пустилась обратно на Гранде-штрассе, 8. Оказавшись на знакомой территории парадного крыльца, она села. Книга осталась у Руди, но в руке у нее было письмо; Лизель терла сложенную бумагу кончиками пальцев, и ступени крыльца становились все круче. Четыре раза она пыталась постучаться в устрашающее тело двери, но так и не смогла себя заставить. Самое большее, на что ее хватило, — тихо приложить костяшки пальцев к теплому дереву.

И снова ее нашел брат.

Стоя внизу у крыльца с ровно зажившим коленом он сказал:

— Давай, Лизель, постучи.

Сбежав второй раз, Лизель скоро завидела вдалеке на мосту Руди. Ветер полоскал ей волосы. Ноги плавно плыли с педалями.

Лизель Мемингер — преступница.

И не потому, что стащила несколько книжек через открытое окно.

— Ты должна была постучать, — говорила она себе, но, хотя ее грызла совесть, не обошлось и без ребяческого смеха.

Крутя педали, Лизель пыталась что-то себе сказать.

— Ты недостойна такого счастья, Лизель. Никак не достойна.

Можно ли украсть счастье? Или это просто

еще один адский людской фокус?

Лизель стряхнула с себя все раздумья. Она проехала мост и подстегнула Руди, велев не забыть книгу.

Они возвращались домой на ржавых великах.

Это был путь в два с небольшим километра, из лета в осень, из спокойного вечера в шумное сопение бомбежек.

ГОЛОСА СИРЕН

Вместе с небольшой суммой, заработанной летом, Ганс принес домой подержанный приемник.

— Теперь, — сказал он, — мы будем узнавать про налеты до сирен. После сигнала кукушки по радио сообщают, какие сейчас районы под угрозой.

Ганс поставил приемник на кухонный стол и включил. Они попробовали включить его и в подвале, для Макса, но в динамиках раздавался только треск помех и разрубленные голоса.

Первый раз, в сентябре, они спали и не услышали кукушки.

Либо радио все же было не вполне исправно, либо сигнал сразу потонул в плаче сирен.

Чья-то рука тихонько потрясла спящую Лизель за плечо.

Следом возник Папин голос, испуганный.

— Просыпайся, Лизель. Надо идти.

Запутавшись в прерванном сне, девочка едва разбирала очертания Папиного лица. Единственное, что было хорошо видно, — голос.

В коридоре они остановились.

— Погодите, — сказала Роза.

В темноте они бросились в подвал.

Лампа горела.

Макс высунулся краешком из-за холстин и банок. У него было изнуренное лицо, он нервно цеплялся большими пальцами за пояс штанов.

— Надо уходить, а?

Ганс подошел к нему.

— Да, надо уходить. — Он пожал Максу руку и хлопнул его по плечу. — До встречи после налета, так?

— Конечно.

Роза обняла его, и Лизель тоже.

— До свидания, Макс.

Несколько недель назад они уже обсуждали, нужно ли всем оставаться в их собственном подвале или троим лучше ходить в подвал Фидлеров, в нескольких домах от Хуберманов. Их убедил Макс.

— Ведь вам сказали, что тут недостаточно глубоко. Вам из-за меня и без того опасно.

Ганс кивнул.

— Стыдно, что мы не можем брать тебя с собой. Просто позор.

— Уж как есть.

На улице сирены выли на дома, люди выскакивали и бежали, спотыкаясь и отшатываясь от воя. На них смотрела ночь. Некоторые отвечали ей взглядами, пытаясь разглядеть жестяные самолетики, ползущие по небу.

Химмель-штрассе превратилась в процессию стреноженных людей: каждый сражался с тем, что было у него самого ценного. У некоторых — ребенок. У других — стопка фотоальбомов или деревянный ящик. Лизель несла свои книги — между локтем и ребрами. Фрау Хольцапфель едва тянула по тротуару чемодан — выпученные глаза, семенящие ноги.