Книжный вор
Шрифт:
*** ПРОТИВОРЕЧИВАЯ ПОЛИТИКА ***
АЛЕКСА ШТАЙНЕРА
Пункт первый: Алекс был членом фашистской партии,
но не питал ненависти к евреям – да и ни к кому другому,
если уж на то пошло.
Пункт второй:
какой-то порции удовлетворения (или хуже – радости!),
когда из игры вывели лавочников-евреев,
– пропаганда информировала его,
что нашествие еврейских портных,
которые отнимут у него всю клиентуру,
– это лишь вопрос времени.
Пункт третий: Но значит ли это,
что их надо изгнать совсем?
Пункт четвертый: Семья. Разумеется, он должен делать
все, что в его силах, чтобы содержать ее.
Если для этого нужно быть в Партии, значит,
нужно быть в Партии.
Пункт пятый: Где-то там, в глубине, у него свербело в сердце,
но он велел себе не расчесывать.
Он боялся того, что может оттуда вытечь.
Сворачивая из улицы в улицу, они вышли на Химмель-штрассе, и Алекс сказал:
– Сын, нельзя расхаживать по улицам, выкрасившись черным, слышишь?
Руди заинтересовался – и растерялся. Луну уже отпороли, и она свободно могла идти и вверх, и вниз, и капать мальчику на лицо, которое стало застенчивым и хмурым, как и его мысли.
– Почему нельзя, папа?
– Потому что тебя заберут.
– Зачем?
– Затем что не надо хотеть стать черными, или евреями, или кем-то, кто… не наш.
– А кто это – евреи?
– Знаешь моего старейшего заказчика, герра Кауфмана? У которого мы тебе покупали ботинки?
– Да.
– Вот он еврей.
– Я не знал. А чтобы быть евреем, надо платить? Нужно разрешение?
– Нет, Руди. – Одной рукой герр Штайнер вел велосипед, другой – Руди. Вести еще и разговор он затруднялся. Он еще не ослабил пальцев на ухе сына. Он позабыл, что держит его за ухо. – Это как быть немцем или католиком.
– О. А Джесси Оуэнз – католик?
– Не знаю! – Тут он споткнулся о педаль велосипеда и выпустил ухо.
Немного они прошли молча, потом Руди сказал:
– Просто я хочу быть как Джесси Оуэнз, пап!
На сей
– Я знаю, сын, но у тебя прекрасные светлые волосы и большие надежно голубые глаза. Ты должен быть счастлив, что оно так, понятно?
Но ничего не было понятно.
Руди ничего не понял, а тот вечер стал прелюдией к тому, чему суждено было случиться. Через два с половиной года от обувного магазина Кауфмана останется только битое стекло, а все туфли прямо в коробках полетят в кузов грузовика.
ОБРАТНАЯ СТОРОНА НАЖДАЧКИ
У людей, наверное, бывают определяющие моменты – особенно в детстве. Для одних – происшествие с Джесси Оуэнзом. Для других – истерика с мокрой постелью:
Стоял конец мая 1939-го, и вечер был как большинство других вечеров. Мама потрясала утюжным кулаком. Папы не было дома. Лизель вытирала входную дверь и смотрела на небо над Химмель-штрассе.
В тот день прошел парад.
По Мюнхен-штрассе промаршировали коричневорубашечные активисты НСДАП (иначе известной как фашистская партия) – они гордо несли знамена и лица, воздетые высоко, будто на палках. Их голоса полнились песней, и пиком был слаженный рев «Deutschland "uber Alles». «Германия превыше всего».
Как всегда, им хлопали.
Пришпоренные, они шагали неведомо куда.
Люди стояли на улицах и глазели, иные – с жесткоруким салютом, другие – с ладонями, горящими от рукоплесканий. Кто-то держал лицо, искаженное гордостью и причастностью, как фрау Диллер, а где-то были вкрапления третьих лишних вроде Алекса Штайнера, который стоял, словно деревянная колода в форме человека, хлопая исполнительно и медленно. И прекрасно. Послушание.
Лизель стояла на тротуаре вместе с Папой и Руди. У Ганса Хубермана было лицо с опущенными шторами.
*** НЕКОТОРЫЕ ПОДСЧЕТЫ ***
С 1933 года 90 % немцев выказывали решительную
поддержку Адольфу Гитлеру.
Остается еще 10 %, которые не выказывали.
К этим десяти принадлежал Ганс Хуберман.
Тому была своя причина.
Ночью Лизель видела сны – как всегда. Сначала ей снилось коричневорубашечное шествие, но довольно скоро оно привело Лизель к поезду, и ее ждало всегдашнее открытие. Снова неподвижный взгляд брата.
Лизель с криком проснулась и тут же поняла, что на сей раз кое-что изменилось. Из-под простыней сочился запах, теплый и тошнотворный. Сначала Лизель хотела убедить себя, что не произошло ничего, но когда Папа подошел и обнял ее, Лизель заплакала и призналась ему на ухо.
– Папа, – прошептала она. – Папа. – И это было все. Наверное, он учуял.
Он осторожно поднял Лизель на руки и отнес в умывальную. А момент наступил через несколько минут.
<