Княгиня Екатерина Дашкова
Шрифт:
— О, мадам, они обладают удивительным очарованием, с которым я буду рад вас познакомить. Я предлагаю взять яхту и на ней совершить путешествие по озеру. У меня даже сейчас возникла мысль отметить ваше присутствие здесь, княгиня, русским флагом. Мы поднимем его на мачте, чтобы все знали, что по водам Женевского озера путешествует русская княгиня. Это может получиться восхитительно!
— А мы с госпожой Каменской дополним вам замысел. Вы никогда не слушали русских песен, маэстро? Нет? Так вот над водами этого удивительного озера и под русским флагом мы вам их споем.
— Мадам, вы подарите мне лучшие
— Вам не кажется, кузен, что вы оказались слишком настойчивым, добиваясь визита у фернейского патриарха? Вы сами говорите, что он очень ослаблен потерей крови, и, по всей вероятности, несколько дней в постели ему просто необходимы.
— Поверьте, кузина, не моя вина, что Вольтер не только запретил говорить мне о своем недомогании, но категорически пожелал вас немедленно видеть. Ваша слава значительно опередила вас, и теперь Вольтер хочет сравнить ее с оригиналом. Так что будьте на высоте положения живой легенды.
— Если бы вы знали, как меня стесняет подобная увертюра.
— К тому же Вольтер так слаб вообще, что трудно сказать, не наступит ли у него ухудшение. Впрочем, наш разговор не имеет смысла: мы уже перед его домом и двери перед нами уже открыты.
— Дорогая княгиня, наконец-то я могу вас увидеть, милое дитя мое! Знаете ли вы, что старческое любопытство нисколько не уступает детскому?
— Вы льстите мне, господин Вольтер. Нет, разрешите, я буду обращаться к вам так, как обращается весь народ: царь-Вольтер.
— Я знаю о подобном ничем не заслуженном прозвище.
— Незаслуженном? Как вы можете так говорить! Достаточно вступить в границы Фернея, чтобы почувствовать свободный дух вольтеровского королевства. Поверить не могу, что когда-то здесь было крохотное местечко, превратившееся в процветающий и полный достатка город. Это же великолепно!
— Я сам люблю Ферней, и после бесконечных моих скитаний это первое и единственное место, где дух мой обрел покой и свободу. Но я не могу не напомнить вам, что выбор его был вынужденным. Из Германии, мне пришлось бежать, Франция меня не пожелала принять. Оставалось поселиться в Швейцарии, у порога своей родины. Сначала я выбрал уголок у ворот Женевы — компань де Сен Жан, и лишь потом замок Ферней, буквально на границе Франции. Как бы я ни любил здешние места, они время от времени напоминают мне о горькой участи изгнанника.
— Вы гражданин мира и не можете нигде на земле стать изгнанником.
— Но я и просто человек, а для парижанина мечта о Париже всегда будет сохраняться.
— Мне трудно себе представить саму возможность вашей размолвки с Фридрихом Вторым.
— Вы знакомы с ним?
— Я была его гостьей и с искренней признательностью вспоминаю часы, проведенные в обществе его величества.
— Это меня не удивляет. Вам посчастливилось, что ваше свидание не было долгим.
— Я думаю, эта истина верна в отношении большинства людей.
— Вы правы. Но обычно от общения с людьми возникает скука. При дворе Фридриха все иначе. Король деспотичен в отношении всех, кто его окружает. Ему нужен был не мой ум и не мои рассуждения, но подтверждение собственных умствований, одетых в пышные ризы моих слов. Атмосфера заданных разговоров и заданных выводов не каждого может устроить. Через три года хозяин и гость поняли общую ошибку — им оставалось только расстаться.
— Я слышала, что в этом расставании король не проявил достаточно благожелательности и доброй воли.
— Какое! Я был задержан во Франкфурте посланными за мною вдогонку агентами короля под предлогом того, что у меня остались черновики достаточно фривольных поэтических опытов его величества.
— Но это ужасно!
— Да, по прошествии стольких лет я все еще не могу вполне успокоиться после того оскорбления. Меня арестовали и продержали более месяца под арестом. Теперь вы сами видите, княгиня, как велика разница между прусским королем и просвещенной монархиней, которая счастливо правит вашей страной. Переписка с ней доставляет мне самое высокое духовное наслаждение. Это женщина, для которой не существует бытовых измерений. Екатерина живет в мире высоких идей и не менее высоких свершений, не правда ли?
— Да, это великая государыня.
— Воображаю, как тяжело вы переживаете необходимость разлуки с нею. Ведь это ваши материнские обязанности вынудили вас оставить Россию. Как же здоровье ваших детей теперь?
— Благодарю вас, значительно лучше.
— Чудесно! Я первое время не мог поверить, что такое чудесное свершение моих самых заветных стремлений может существовать в действительности. Вы должны мне подробно рассказать о жизни и мыслях императрицы. Моя переписка с ее императорским величеством заключает в себе многое, но живые впечатления такого человека, как вы, никогда не потеряют своей цены. Ведь главная обязанность мыслящего человека — борьба со злом и несправедливостью, в чем бы они ни проявлялись, а распространение добра — в руках каждого человека, как бы скромен ни был круг его деятельности.
— Но это требует просвещения, господин Вольтер! Человек непросвещенный не способен отличить добра от зла и подлинной справедливости от справедливости мнимой.
— Что вы имеете в виду?
— Не каждый крестьянин, например, способен их понять, и это возлагает особые обязательства на отвечающих за них помещиков.
— Крепостное право? Вы отстаиваете крепостное право? Я уже слышал подобные доводы от вашей императрицы и никогда не соглашусь с подобной точкой зрения. Знаете ли вы, что у нас в Фернее я добился освобождения от крепостной зависимости местных монастырских крестьян, и смотрите, каким благоденствием для здешней местности обернулась эта реформа. Свободный человек сам будет стремиться к просвещению. Сознание собственной значимости побудит его находить способы реализации своей энергии, своего творчества. И как же вы, княгиня, чувствуете себя в роли рабовладельца?
— Я не люблю этого выражения, господин Вольтер.
— А другого нет и не может быть.
— Во всяком случае, я стараюсь по мере возможности снижать оброк и защищать моих крестьян от притязаний всяческого рода чиновников в сборщиков налогов.
— По мере возможности? Что определяет эту возможность?
— Потребности моих детей и мои.
— А если они возрастут, дефицит придется покрывать вашим крестьянам?
— У меня нет иных источников дохода. Но я стараюсь, чтобы бремя было посильным. Кто же будет снимать шкуру с овцы, если хочет пользоваться ее шерстью? В конце концов, так думают многие помещики.