Княгиня Монако

Дюма-отец Александр

Даже певчий хора Берто кричал по этому поводу. То был один из итальянцев из числа приглашенных кардиналом Мазарини на женские роли в музыкальных комедиях, ставившихся по его указанию. Спрашивается, не тот ли это совок, что смеется над кочергой! Ланже отвечал, когда ему такое говорили, с не свойственным ему остроумием:

— Я вовсе не кочерга, а вот он и в самом деле совок. Этих певцов, с легкой руки г-жи де Лонгвиль, называли недужными: слушая одну из их ариетт, она наклонилась к мадемуазель де Сеннтерр и прошептала ей на ухо: — Боже мой, мадемуазель, как этот недужный хорошо поет!

В результате получилось довольно забавное прозвище. У г-жи де Мотвиль был чрезвычайно скучный брат,

которого тоже звали Берто; он надоедал всем, заставляя слушать свои стихи. Этого Берто прозвали ненужным, а другого Берто — недужным.

Госпожа де Ланже не выражала особых сожалений по поводу случившегося, ее нисколько не трогали оскорбления, которым она подвергалась, и она спокойно играла в булавки со своей кузиной. Ни муж, ни жена не захотели мириться, и испытание было проведено; несостоятельность г-на де Ланже подтвердилась, и он лишился жены.

Гугеноты были настолько этим обижены, словно вся их религия потерпела урон; что касается г-жи Лекок с племянницей, то они принимали поздравления, как будто речь шла о рождении мальчика. Ланже продолжал бывать повсюду, что приводило всех в недоумение; он отважился даже явиться на бал, где его встретили удивленным шиканьем. Бедняга заказывал музыку для Ла Мот-Аржанкур, ухаживал за мадемуазель де Мариво и в конце концов женился на сестре герцога де Навая — мадемуазель де Сен-Жанье, у которой от него родилось двое детей.

Такому мужчине нужна была именно такая женщина. Вот одно из ее деяний: у нее была престарелая тетушка, не желавшая оставлять племяннице наследство. Однако та заставила тетушку это сделать: она совершила в своем замке насилие над старушкой, заперев ее в одной из комнат, где не было ничего, кроме четырех стен, и держала ее там без еды и воды; позднее она посадила в шкаф, где в этих краях обычно хранили солонину, двух дворян. Они пробыли там трое суток без воды и еды. Говорят, что впоследствии она таким же образом солила Ланже.

Что касается мадемуазель де Куртомер, то она, как вам известно, стала г-жой де Боесс и умерла молодой, родив немалое количество детей: три ее дочери живы, и неизвестно сколько отошло в мир иной. Она так и не оправилась от своего позора и насмешек. Поскольку человек никогда не судит о себе верно, г-же де Боесс взбрело в голову стать придворной дамой, ведающей гардеробом Мадам. Вот почему она приехала к английской королеве и вот почему задержала меня на ходу, чтобы посоветоваться со мной.

— Вы вольны решать сами, — ответила я, — однако ваш досточтимый муж рассчитывает получить герцогство, а для герцогини подобное место ничего не значит. Позвольте откланяться.

Разумеется, г-жа де Боесс, предстояло ли ей стать герцогиней или нет, получила отказ; перед смертью она сделалась богомолкой и отправила всех своих слуг в церковь на исповедь. Один из кучеров заупрямился, но ему пришлось подчиниться. Исповедник велел ему поститься. — Я не смогу это делать, святой отец, — ответил кучер. — Почему?

— Я боюсь разориться; я бедный человек, у меня жена и дети. Я видел, как хозяин с госпожой постились во время Великого поста: они ели айвовое варенье, превосходные груши, рис, шпинат, виноград и фиги… Это слишком дорого.

Над этим много смеялись, как и над шуткой отца по поводу супруга г-жи Боесс и г-на де Гиша. Как-то раз, на королевской охоте, оба заметили оленя прежде других и как безумные помчались в его сторону. Следует заметить, что у Боесса подбородок длиной с локоть, а у Гиша совсем нет подбородка.

— Куда это они так спешат? — спросил король.

— Ваше величество, — отвечал маршал, — господин де Боесс утащил подбородок господина де Гиша, и Гиш гонится за ним.

До чего же любезен мой отец; мне запомнилась еще одна его реплика — в адрес Мишлетты

Эро, воспитательницы мартышки, собачек и попугаев, живших во времена Регентства в королевских покоях. Дама эта только что потеряла мужа; маршал, царедворец всегда и везде, напустил на себя горестный вид и поклонился ей с выражением скорби. — Увы! Бедняга… Он хорошо сделал, что умер, — сказала она. — Вы так к этому относитесь, госпожа Эро? — Ей-Богу, меня это заботит не больше, чем вас. Эти слова вошли в поговорку, и их повторяют по сей день.

XXXI

Теперь пришла пора рассказать о г-же Генриетте, которая удостоила всех нас своими милостями и которую я знала лучше, чем кто-либо еще. За Мадам утвердилось особое общее мнение, совершенно непохожее на то, которое о ней было вначале; я могу сказать о г-же Генриетте то же самое, что я писала о графе де Гише: она не заслуживает ни того ни другого мнения.

В детстве и ранней юности, когда дочь английской королевы лишь терпели при дворе, это сказывалось на ее самочувствии и настроении. Лишения и унижения, которые ей пришлось выносить, узявляли, вполне понятно, ее самолюбие. Она ни с кем не разговаривала, не отвечала на вопросы и, казалось, была готова скорее ужалить, нежели улыбнуться. Король ее ненавидел, королева-мать обращалась с ней высокомерно, Месье над ней издевался, а Мадемуазель оспаривала ее высокое положение при дворе; вследствие этого г-жа Генриетта стала сварливой и, по общим отзывам, злобной. Ее так называемой красоты, о которой шла столь громкая слава, не было вовсе. Чрезмерно худая и бледная, принцесса была лишена грации, правильной осанки и малейшей прелести; правда, у нее были удивительно красивые глаза и волосы, но и с этим не все соглашались. Госпожа Генриетта слыла этаким чудовищем, ей даже не давали танцевать: все разбегались при ее появлении, чтобы она не просила пригласить ее, начиная с короля, которому королева-мать была обязана для вида это приказывать.

Его величество говорил Месье, когда тот настаивал на своем браке с принцессой:

— Вам так не терпится жениться на скелете?

Между тем, к тому времени, когда король такое говорил, облик принцессы совершенно изменился. После реставрации и вступления на престол Карла II английская королева решила воспользоваться плодами этого счастливого возвращения и увезла с собой г-жу Генриетту; оказавшись посреди боготворившего ее двора, та полностью преобразилась. Полгода спустя принцесса стала на редкость очаровательной. Эта нескладная, угловатая, неуклюжая девочка показалась всем грациозной от природы; ее сутулая спина, разумеется не распрямилась, но этот недостаток стал в глазах окружающих еще одним достоинством. Ее длинные тощие руки округлились, желтое и угрюмое лицо стало веселым, свежим и открытым. Ее глаза засверкали, и эта дурнушка, на которую никто не смотрел, которая до этого отпугивала людей, затмила общепризнанных красавиц, и они померкли рядом с ней.

Английские вельможи воспылали любовью к г-же Генриетте, в том числе и герцог Бекингем, сын того, кто был так влюблен в королеву-мать в пору ее молодости. Он открыто ухаживал за принцессой, старшей сестрой Карла II, которая была замужем за Вильгельмом Нассау, принцем Оранским. Принцесса не отталкивала герцога, но, стоило ему увидеть г-жу Генриетту, как он не смог устоять и потерял голову.

Дочь английской королевы была кокеткой, одной из тех, которым доставляет удовольствие подбадривать мужчин, чтобы затем повергать их в отчаяние. Она позволяла герцогу всякого рода ухаживания, она допускала их, ничего ему не запрещая. Это стало предметом обсуждения между Англией и Европой, но Месье, чей характер ни на кого не похож, не только не встревожился, но даже стал кичиться этими ухаживаниями.