Княгиня Ольга. Две зари
Шрифт:
– Ждите… – шептал Берест, по своей старой памяти понимая, как тяжело его соратникам. – Сейчас они появятся. Задние всегда отстают шагов на полста…
Вот у поворота тропы что-то мелькнуло, обозначилось движение, показались два всадника…
И тут же один повалился с седла со стрелой в груди. Случилось то, что Берест заранее пытался предотвратить, но что у необученных и неопытных ратоборцев случается сплошь и рядом: едва увидев врага, кто-то с другой стороны дороги забыл, что нужно ждать знака, и выстрелил немедленно.
– Да грызи тебя упырь!
Берест выбранился вслух. Они
Рухнули надежды снять одним залпом всех или большинство – оставалось попытаться задержать дозор на дороге, не пропустив к хвосту обоза.
– Щиты! – донесся оттуда чей-то крик. – С дороги! Рассыпься!
Старшим над двумя десятками замыкающего дозора был Торлейв. Он знал, что Лют выделяет людей больше обычного, поскольку считает эту часть пути особенно опасной: после того как здесь прошли Святославовы сборщики, окрестные жители озлобились. Горина уже осталась позади, но, едва увидев, как отрок рядом с ним падает наземь, прошитый стрелой насквозь, Торлейв сразу сообразил: это то самое, чего Свенельдич-младший ждал.
В свои девятнадцать лет сын Хельги Красного боевого опыта не имел: в зиму древлянского разорения ему было всего девять, а в лето войны с Жировитом волынским отрок, разумеющий по-гречески, ездил в Царьград с купцами. Но сейчас он сообразил: раз по ним стреляют из засады, нужно как можно скорее перестать быть удобной целью.
Однако обязанность охранять обоз никто с них не снимал, и Торлейв, уже согнав коня с дороги к деревьям и прикрываясь щитом со стороны леса, крикнул:
– Через лес вперед, к обозу!
Рассыпавшись порознь, два десятка всадников двинулись сквозь густые заросли. До них уже долетали звуки схватки и вопли Острогляда – ясно было, что там требуется помощь. Но по лесу не помчишься вскачь, особенно по глубокому снегу, и кони шли шагом. То и дело из зарослей и из-за груд бурелома вылетали стрелы. Стрельба не причиняла большого вреда: разбойникам было трудно целиться и еще труднее попасть среди ветвей. Однако самому Торлейву стрела уже ударила в щит, и краем глаза он приметил, что двое или трое из его людей ранены.
Сколько здесь этих разбойников? Враг почти не показывался на глаза – лишь качались еловые лапы и мелкие елочки, за которыми кто-то перебегал. Порой удавалось заметить, как фигура в кожухе и с личиной вместо лица, пригнувшись, с луком в руке, торопливо перебирается от одного укрытия к другому. Одного такого кто-то из отроков успел застрелить, и тело осталось лежать на виду, но остальные старались не высовываться. Поначалу стрелы летели спереди, но теперь, по мере продвижения дозора вперед, больше обстреливали сбоку.
С громким ржаньем завалилась уже вторая лошадь – в животных было легче попасть, а щитом всадник прикрывал себя. Слыша позади чью-то «йотуну мать», Торлейв понял: так только лошадей напрасно погубим.
– Назад! – крикнул он. – Спешиться!
Дозор вернулся
Прижимаясь к толстому стволу, Берест наблюдал за этим и невольно скалил зубы в досаде. Истребить замыкающий дозор не получилось, и теперь русы, пусть медленно, но продвигались вперед. Берест было подумал, не вывести ли своих людей навстречу, но отказался от этой мысли: кияне были все в шлемах и с щитами, а у них ничего этого не было – как и опыта открытой оружной схватки. Он только положил бы своих полтора десятка, этой ценой задержав русов всего на несколько ударов сердца. В двух шагах от него какой-то отрок, привыкший стрелять по зверью на охоте, слишком высунул голову над грудой бурелома, чтобы прицелиться получше, – и мигом получил стрелу в лоб.
Однако свое дело они почти сделали: не позволили дозору вовремя оказаться там, где люди Плетины обчищают сани.
Со стороны пустоши долетел звук рога: Плетина давал знать, что отходит.
– В лес! – крикнул Берест и, пригнувшись, побежал назад за бурелом.
На бегу он пошатнулся, наступив на корягу под снегом, оперся о ствол ближайшей ели. Тут же в ствол возле его плеча с хрустом впилась стрела…
– Это я всех победил! – кричал Острогляд, размахивая мечом. – От меня все деру дали! А вы где были, тролль тебе в Хель!
Опустив к ноге щит, он тяжело привалился к заснеженным стволам засеки и распахнул шубу. Возле его ноги на снегу краснели пятна крови, а ранившую его сулицу боярин держал в левой руке, опираясь на нее.
Когда Лют со своими людьми наконец пробрался через заросли вдоль обочин дороги, забитой санями, в хвосте обоза все уже закончилось. Сани были выпотрошены, только солома валялась на истоптанном снегу. Лежало несколько тел – своих и чужих, убитая лошадь. Многочисленные следы ног уводили в заросли.
Острогляд умолк, перевел дух и зарычал от ярости – дыхания кричать уже не было. Сел на снег, тяжело дыша открытым ртом. Шлем он не успел надеть, а шапку обронил в схватке, и его кудри от снега совсем побелели, будто он разом поседел.
– Давай… гони за ними… – выпустив сулицу, он махнул на лес. – Туда… поклажу… лошадей… и тканину нашу с женками…
Держа щиты перед собой, пять-шесть оружников двинулись в лес по следу на снегу. Около засеки никого из врагов уже не осталось, и Острогляда окружили его люди; подняли, повели к саням, усадили. Кто-то поднял его шапку и подал; Острогляд взял ее и вытер мокрое от пота и снега лицо. Кто-то отрезал от подола сорочки полосу, чтобы перевязать ему ногу – искать припасенные для этого случая ветошки где-то в коробах сгрудившихся саней по ту сторону завала было некогда.