Княгиня Ольга
Шрифт:
Восточнославянские земли непосредственно граничили и с Чехией. Поздние чешские источники свидетельствуют о том, что беглецы из Руси в X веке находили пристанище в чешских и моравских землях [132] . Нет ничего невероятного в том, что и беглецы из Чехии, в том числе приверженцы христианской веры, могли оказаться в Киеве и других русских градах. А основания предполагать это у нас есть. Так, по сведениям некоторых западных источников, в 20-е годы X века в Чехии имела место временная реставрация язычества, и из страны были изгнаны христианские священники [133] . Не исключено, что некоторые из них могли найти приют на Руси.
132
В сочинении чешско-польского историка конца XVI в. Бартоломея Папроцкого со ссылкой на русские «анналы» (летописи) приводится рассказ о появлении в Моравии некоего русского князя, сына Колги (Олега?) Святославича и племянника Ярополка и Владимира, которого прислал сюда «с большим запасом золота и серебра» отец, опасавшийся своего брата, «сурового тирана Ярополка». Ярополк действительно убил Колгу, но затем и сам был убит Владимиром (история войны трех братьев Святославичей, внуков Ольги, хорошо известна по «Повести временных лет»); сын же Колгу остался на своей новой родине (Флоровский А.В.Русское летописание и Я.А. Коменский // Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 312—316). Впрочем, насколько можно доверять этому рассказу (отнесенному Папроцким к явно недостоверному 861 г.), сказать трудно: русский сын Колгу считался родоначальником знатного моравского рода Жеротинов, а как известно, генеалогические предания такого рода нередко включают
Другое свидетельство присутствия русских, причем именно христиан, в Чехии в 960-е гг. находят в грамоте римского папы Иоанна XIII чешскому князю Болеславу II на открытие Пражской епископии (Козьма Пражский.Чешская хроника / Перев. и коммент. Г.Э. Санчука. М., 1962. С. 66), однако и в подлинности этой грамоты есть сомнения (см. прим. 49 к главе 6).
133
Об этом сообщают латинские Жития чешского князя Вацлава (Вячеслава). См.: Флоря Б.И.Принятие христианства в Великой Моравии, Чехии и Польше // Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси / Под ред. Г.Г. Литаврина. М., 1988. С. 137. (Автор, однако, ставит это известие под сомнение, поскольку славянские Жития св. Вячеслава и его бабки Людмилы, убитой как раз в эти годы, ничего не знают о гонениях на христиан в Чехии.)
Существование христианской общины в Киеве и других русских городах в первой половине — середине X века подтверждают и данные археологов. Среди погребений этого времени, найденных и исследованных в Киеве, Чернигове, Гнёздове под Смоленском, Пскове и в других местах, имеются и такие, которые по ряду признаков определяются как христианские: это прежде всего погребения в вырытых в земле могилах, без каких-либо признаков насыпанных над ними курганов, в деревянных гробах или целых срубах и сориентированные строго на запад (как это принято у христиан) {169} . [134] Однако различать языческие и христианские погребения того времени чрезвычайно сложно, ибо сама по себе ингумация (трупоположение) еще не свидетельствует о христианской принадлежности погребенного: наряду с кремацией (трупосожжением), она была известна язычникам-славянам и раньше. В указанных погребениях X века нередко отмечают и такие признаки, которые, напротив, кажутся невозможными для людей, принявших христианскую веру: это не только богатый инвентарь (оружие, украшения, посуда, кости животных и т. п.), но и следы ритуальных жертвоприношений.
134
В историографии отмечалось сходство раннехристианских погребений в древней Руси с аналогичными в Скандинавии, а также, что вызывает особый интерес, в Великой Моравии (Ширинский С. С.Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 203—206). Однако, на мой взгляд, едва ли правомерно, основываясь на этом, делать вывод о прямых связях киевской общины с Великой Моравией (см. также выше, прим. 15). Отмеченные С.С. Ширинским черты скорее свидетельствуют о типологическом сходстве в процессе распространения христианства в разных славянских странах.
Такое соседство христианских и языческих признаков на одних и тех же некрополях и даже в одних и тех же погребениях свидетельствует о том, что язычество и христианство в течение длительного времени уживались друг с другом. И это, в общем-то, понятно. Язычник, поклоняющийся множеству самых разных богов, должен был с уважением и опаской относиться и к новому христианскому Богу, признавая его силу, — точно так же, как признавал он силу богов других соседних с Русью народов. Наверное, мог он исполнять и какие-то христианские обряды и ритуалы, разумеется, понимая их по-своему. Показательно, например, что в погребениях того времени находят крестики — еще одно казалось бы явное свидетельство принадлежности к христианству похороненных в них людей. Но эти крестики нередко встречаются не сами по себе, но в составе ожерелий, языческих амулетов [135] . Можно полагать, что они и воспринимались прежде всего как амулеты, обереги, сохраняющие в себе силу того могущественного Бога, в честь которого были когда-то изготовлены.
135
Показательны, например, киевское женское погребение начала X в. (к востоку от будущей Десятинной церкви) с тремя серебряными крестиками, входившими в состав ожерелья наряду с серебряным саманидским дирхемом и большим числом разноцветных бусин (Каргер М.К.Древний Киев. Т. 1. С. 142-143; Килиевич С.Р.Детинец Киева… С. 144, № 22), или найденный в одном из курганов X в. у села Шестовицы (близ Чернигова) бронзовый перстень-печатка с изображением Христа, вероятно, привешенный на одно кольцо с языческим амулетом из просверленной косточки бобра (Блiфельд Д. I.Давньоруськi пам'ятки Шестовицi. Ки"iв, 1977. С. 150—151). См. также: Недошивина Н.Г.Средневековые крестовидные подвески из листового серебра // Советская археология. 1983. № 4. С. 222—225; Мусин А.Е.Христианизация Новгородской земли в IX—XIV вв. Погребальный обряд и христианские древности. СПб., 2002. С. 122—214 (другой взгляд на существо проблемы).
Так элементы христианского обряда и христианского взгляда на мир проникали в среду древнерусского общества, пока еще языческого в своем подавляющем большинстве. Этот процесс был долгим и сложным. Ибо принятие крещения требовало полного отказа от старых богов, решительного разрыва с ними. Но на такое готовы были немногие.
Ольга не принадлежала к числу христиан и оставалась язычницей и при жизни Игоря, и в первые годы после его смерти. Но она, несомненно, должна была приглядываться к христианской вере. Особенно после того, как стала правительницей Киевского государства. Обладая исключительно острым умом, причем умом именно государственным, способным подняться и над сиюминутным интересом, и над предрассудками старины, она должна была с особым вниманием отнестись к учению, давно уже восторжествовавшему в большинстве стран тогдашней Европы. Несомненно, княгиня вела беседы со своими подданными-христианами, толкуя с ними об их вере и отличиях их учения от привычного ей языческого многобожия. Часто и помногу должна была она беседовать и с теми посланцами Руси, своими единоверцами, которые возвращались в Киев из Царствующего града, столицы Византийской империи. Ее интересовало многое: и то, как управлялось огромное государство, как исполнялись повеления императора и его чиновников; и то, как молились греки своему Богу, с какими пышностью и великолепием совершалась служба в их храмах; и то, наконец, как относились греки к посланцам самой Ольги и прежних киевских князей, — а они относились к ним по-разному: по-особому к тем из них, кто принял крещение, и совсем по-другому к тем, кто сохранил веру отцов и продолжал клясться языческими богами. Во всем тогдашнем мире, а особенно в землях «варваров», Ромейская держава воспринималась как некий недостижимый образец, идеальная модель государства. Но именно вера в Христа пронизывала Империю сверху донизу, делала единым целым все ее пространство, включая самые отдаленные провинции, составляла основу могущества василевсов ромеев — православных «царей». Ольга не могла не понимать этого, как не могла не прилагать мысленно христианскую веру к себе самой и к доставшейся ей державе. Раньше других правителей Руси она сумела понять, что приобщение к новой вере способно без всяких войн и военных походов возвысить ее страну, ввести ее как равную в семью христианских народов. Но для того, чтобы осознать это до конца, ей пришлось самой совершить
Впрочем, все вышесказанное — не более чем догадки… Увы, нам не дано знать, что происходило в душе княгини и что в действительности сподвигло ее к принятию христианской веры. Современный историк находится в заведомо менее выигрышном положении, нежели книжники прошлого, которые видели во всем происходящем лишь Промысел Божий — и останавливались на этом очевидном для них постулате, не нуждаясь в дополнительных объяснениях. «Господь избрал ее как честный сосуд для пресвятого имени Своего, да пронесет она его в земле Русской, — писал о святой княгине автор ее позднейшего Жития. — Он возжег в сердце ее зарю невидимой благодати Своей, отверз ее умные очи к познанию истинного Бога, которого она еще не знала» {170} . Даже будучи язычницей, княгиня просияла многими добродетелями, являя собой образец благочестия, — в этом были убеждены составители ее Жития, жившие в разные исторические эпохи. «Та ведь блаженная княгиня русская Ольга по смерти мужа своего Игоря… освящена бывши Божьей благодатью и в сердце приняв Божью благодать… просвещена Святым Духом, уразумев Бога истинного, Творца небу и земли, восстав, отправилась в землю Греческую, в Царьград, где цари христианские и христианство утвердилось», — читаем в «Похвале» княгине Ольге из «Памяти и похвалы князю Русскому Владимиру» Иакова мниха, первого известного нам по имени русского агиографа {171} . А составитель Степенной книги царского родословия (XVI век) находил черты христианского благочестия даже в жестокой расправе княгини над древлянами. В его редакцию Жития вошел многословный и назидательный рассказ «О разсужении духовного тщания и о вере Христове блаженной Ольги», посвященный духовным устремлениям святой, которая хотя «и не во благочестии живяше и закона христианского не ведущи, но образы благих дел ея явно свидетельствоваху, яко быти ей Христове рабе», и которая «не нужею некоею», то есть не по чьему-либо принуждению, «но самовластным хотением, и несумненною верою, и благим произволением, и чистою совестию» взыскала истинного Бога и обрела путь познания Его. Всеми помыслами устремлялась блаженная к новой вере, однако «не бяше бо тогда в стране Русской благочестию учителя», сетует московский книжник, — потому-то княгиня «восхоте шествовати к Царствующему граду и сама, своими очами, желаше видети красоту службы христианския, и слышати слово благочестия, и разумно уведати православную веру, и безо всякого сумнения желаше креститися» {172} .
(В «Истории Российской» В. Н. Татищева причины, по которым княгиня вынуждена была принять крещение не в Киеве, а в Константинополе, изложены совершенно иначе: Ольга, «видя христиан многих, в Киеве добродетельно живших и всякому воздержанию и благонравию поучаюсчих, вельми их похваляла и… хотела в Киеве креститься, но учинить было ей того без крайняго страха от народа никак невозможно. Того ради советовали ей ехать в Царьград, якобы для других нужд, и тамо креститься, что она за полезно приняв, ожидала удобнаго случая и времяни» [136] . Но и это, конечно, не более чем логическое построение историописателя Нового времени.)
136
Татищев.Т. 2. С. 47 (под 6456/948 г.). (В Воронцовском списке «Истории Российской» весь этот текст вписан на вклейке: там же. С, 279, прим. 45—45. В первой редакции ничего подобного нет.) В примечании B. Н. Татищев сообщает, что извлек эти уникальные сведения «из манускрипта Симона епископа (т. е. епископа Симона Владимиро-Суздальского, жившего в XIII в., но в качестве летописца не известного. — А. К),бывшего у Волынского (кабинет-министра А.П. Волынского, казненного в 1740 г. — А. К.)»(Там же. С. 222, прим. 130), а также ссылается на т. н. Иоакимовскую летопись. В последней, по сведениям Татищева, сообщалось, что Ольга «научена бывши от презвитер, сусчих в Киеве, вере Христове, но кресчения народа ради преяти не можаше» (Татищев.Т. 1. С. 111).
Подобные ясность взглядов и категоричность формулировок редко бывают доступны историку, склонному к чрезмерному копанию в источниках, к отыскиванию разного рода причин и предпосылок того или иного явления и скрупулезному анализу множества зачастую противоречивых оценок и толкований того или иного факта — словом, к запутыванию той ясной картины, которая выходит из-под пера благочестивого агиографа. Но биография, с какими бы мерками ни подходить к ней, — это все же не житие, да и исторический портрет — увы, не икона или парсуна. И даже при самом благоприятном стечении обстоятельств историку никуда не деться от множества совершенно излишних деталей, черт и черточек, никак не укладывающихся в нужную композицию и мешающих казалось бы раз и навсегда определенному и затверженному истолкованию событий. Особенно огорчительно такое положение дел, когда речь идет о событиях ключевых, поворотных не только в биографии конкретного исторического лица, но и в судьбах целых народов. К таким поворотным, ключевым событиям русской истории, несомненно, относится крещение княгини Ольги.
О крещении Ольги сообщают различные исторические сочинения — как русские (летописи, разные редакции ее Жития, «Память и похвала» Иакова мниха), так и иностранные (греческие и латинские хроники). Все они едины в том, что это событие произошло в Константинополе, или Царьграде, столице Византийской империи и всего православного мира. И хотя в исторической литературе нередко высказывались и высказываются сомнения на этот счет {173} , такое исключительное единодушие разных по происхождению и совершенно не связанных между собой источников делает эти сомнения по существу беспочвенными. Однако обстоятельства, приведшие к крещению Ольги, равно как и время крещения и его место и значение в становлении Русской государственности и Русского православия, остаются предметом острых споров между историками. Это вынуждает автора к тому, чтобы тщательно и скрупулезно разобраться во всех показаниях источников, проанализировать их, сравнить друг с другом и — пусть даже и рискуя утомить читателя — по возможности детально восстановить ход событий, которые привели к решительной перемене в жизни и судьбе героини нашей книги.
Наиболее известный и наиболее яркий, можно сказать хрестоматийный, рассказ о путешествии княгини Ольги в Царьград и ее крещении там содержит «Повесть временных лет». Удивительно, но рассказ этот построен по законам все того же фольклорного, почти что сказочного повествования. Само крещение Ольги в изложении летописца выглядит событием во многом случайным и никак не мотивированным. Перед нами очередное подтверждение исключительной хитрости многоумной княгини, которой удается «переклюкать», то есть обмануть, обвести вокруг пальца, византийского императора с той же легкостью, с какой в предыдущих летописных сюжетах она обманывала древлянских послов и несчастных жителей Искоростеня. Причем приемы, которые использует при этом Ольга, — по существу те же: это словесные загадки, «клюки», разгадать которые император оказывается не в состоянии.
«Пошла Ольга в Греки и пришла к Царюграду, — рассказывает летописец под 6463 (954/955) годом. — Был тогда царь именем Цимисхий (в оригинале Лаврентьевского списка: Цемьский. — А.К.).И пришла к нему Ольга; и, увидев ее весьма красивую лицом и разумную (добру сущю зело лицем и смыслену. — А.К.),удивился царь разуму ее, беседовал с ней и сказал ей: “Достойна ты царствовать в граде [сем] с нами”. Она же, уразумев, сказала царю: “Я — язычница (погана есмь. — А.К.);да если хочешь меня крестить, то крести меня сам; если же нет, то не крещусь”. И крестил ее царь с патриархом… И по крещении позвал ее царь и сказал ей: “Хочу тебя взять себе в жены”. Она же отвечала: “Как же хочешь взять меня, когда сам крестил меня и нарек меня дочерью? А у христиан нет такого закона, и ты сам знаешь!” И сказал царь: “Переклюкала ты меня, Ольга!” [137] И дал ей дары многие — золото, и серебро, паволоки, и сосуды различные; и отпустил ее, [и] назвал дочерью своей…» {174} , [138]
137
Словечко «переклюкала» не всем из летописцев пришлось по вкусу. Некоторые заменили его — например, на «упремудрила», «перекликала» или просто «обольстила». Между тем это древнерусское слово восходйт к славянскому «клюка» — обман, хитрость.
138
В Новгородской Первой летописи младшего извода читается несколько видоизмененный текст, подвергшийся очевидному редактированию (НПЛ. С. 113—115). То же можно сказать о других вариантах летописного рассказа, например, в Летописце Переяславля Суздальского (ПСРЛ. Т. 41. С. 17—18), Архангелогородском летописце (ПСРЛ. Т. 37. С. 20, 59) и др.