Княгиня

Пранге Петер

— Я был первым, — сказал Франческо, указывая на фасад Сан-Карло, — кто заменил правый угол закруглениями.

— А вам не приходилось испытывать приступы мучительного одиночества? — спросила она, — ведь тогда все были настроены против вас.

— Все архитекторы, желавшие пойти новым, неизведанным путем, оставались в одиночестве. И никто из них не пытался угодить кому-либо, каждый следовал своему внутреннему убеждению. Но впоследствии одиночки оказывались победителями.

— Как вы находили заказчиков?

— Да никак, — с гордостью ответил Борромини. — Это они меня находили.

И всегда во время

этих экскурсий по Риму между ними царило единодушие, от которого становилось тепло на сердце. Словно живя под неким незримым общим кровом, они делили между собой все самое ценное, что имели: мысли, мнения, чувства. Они достигли такого душевного родства, что не возникало потребности в какой-то иной, телесной близости. Оба инстинктивно избегали прикоснуться друг к другу, боясь уничтожить, раздавить нечто хрупкое и ценное.

— Вы действительно намереваетесь снести часовню Трех волхвов? — поинтересовалась Кларисса во время осмотра Колледжио Пропаганда Фиде, одной из последних крупных строек, которой продолжал руководить Франческо.

— Понимаю, почему вы спрашиваете, — ответил он. — Вы думаете, я собрался унизить Бернини, навредить ему. Но это не так. Часовня вот-вот рухнет и без посторонней помощи, под ней во многих местах произошли и происходят прорывы грунтовых вод. Кроме того, Ватикан требует строить больше церквей — с каждым годом число паломников возрастает.

— И никакого иного решения не существует?

— Вы считаете, что, будь такое решение, папа Александр одобрил бы снос? — вопросом на вопрос ответил Франческо. — Нет, княгиня, в архитектуре все в точности так же, как и в жизни: что-то рождается, а что-то умирает.

— Но часовня — самое прекрасное из ранних творений Бернини. В ней — восторженность, порыв молодого зодчего. Неужели одного этого мало, чтобы уберечь постройку? Из уважения к нему как к художнику и творцу? Вспомните ту, созданную вами часовню?

Франческо покачал головой:

— Хотя ни один архитектор без боли не расстается со своим детищем, чувства архитектора не должно принимать во внимание. Это противоречит самой природе зодчества. Зодчество требует лишь одного — уважения к произведению. Имеет ли оно право на существование или нет — вот что самое главное.

— Иными словами, творение художника важнее его самого как человека?

— В архитектуре — безусловно! Такова ее древняя суть. Ведь архитектура — не просто искусство наряду с многими, она есть сумма искусств. Ни один храм, ни один дворец не являются произведением одного-единственного человека. Чтобы возвести здание, необходим коллективный труд многих и многих людей — каменотесов, каменщиков, плотников, кровельщиков, художников — все они способствуют его появлению на свет. В результате коллективного труда возникает не только здание, но и само зодчество переходит как бы на новую ступень, совершенствуясь и обогащаясь в каждом новом творении каждого отдельного архитектора.

Клариссе потребовалось какое-то время для обдумывания сказанного Франческо.

— То есть, — проговорила она после паузы, — как само творчество, которое постоянно совершенствуется и обновляется нами, людьми?

— Я пока что не рассматривал вещи под таким углом, — признался Франческо, порозовев от смущения. — Но вы правы, это вполне можно сформулировать и таким образом — обновление и возрождение

творчества. Потому что в любом памятнике архитектуры, заслуживающем такого названия, природа сама распоряжается своими извечными, ею же созданными законами, знаниями, накопленными человечеством за минувшие тысячелетия, достижениями античных мастеров с их безукоризненным вкусом и чувством пропорции, равно как и достижениями современности, зодчеством разных стран и времен, начиная от творцов семи чудес света и кончая Микеланджело. Именно они были и остаются вечными учителями и спутниками каждого истинного зодчего. Нет, княгиня, — повторил Франческо, — здесь речь идет не о Бернини и не обо мне, не о наших с ним чувствах и ощущениях — речь идет исключительно об архитектуре. Но прошу простить меня, — вдруг спохватился он со смущенной улыбкой, — я вещаю и вещаю, будто какой-нибудь профессор Сапь-енцы с кафедры, а мы-то ведь пришли взглянуть на площадь.

Он уже хотел взяться за разложенные на столе чертежи, когда княгиня дотронулась до его руки.

— Вы хоть понимаете, какой вы счастливый человек, синьор Борромини?

Когда они покидали Пропаганда Фиде, заходящее солнце окрашивало небо в нежное золото. На площади под надзором бабушек и матерей резвились детишки — нынешний весенний вечер выдался особенно погожим, и люди спешили насладиться им.

— Вынужден здесь проститься с вами, княгиня, — сказал Франческо. — Мне еще необходимо дать указания каменщикам насчет завтрашнего дня.

Садясь в экипаж, Кларисса украдкой бросила взор на палаццо Бернини, располагавшийся на другой стороне площади. Над входом в него из стены торчало нечто, продолговатой формы выступ, до сих пор Кларисса ничего подобного не замечала. Довольно большой, в рост человека, выступ, будто ствол пушки, нацелен был прямо на Пропаганда Фиде, на строительную площадку Борромини. Двое рабочих, покатываясь со смеху, тыкали пальцами в каменного монстра. Смутная догадка охватила княгиню и заставила ее отвести глаза, но когда экипаж проезжал мимо знакомого палаццо, она все же против воли снова взглянула на здание.

И тут же ее охватило чувство гадливости — то, что издали Кларисса приняла за ствол орудия, представляло собой исполинский фаллос из мрамора.

21

На Вечным городом лежала ночь, погрузив его в безмолвие. За письменным столом в свете лампы одиноко сидела Кларисса, вновь проглядывая свои записи. Вот уже несколько месяцев она проводила вечерние часы, записывая впечатления о том, что за день ей показал Франческо, перерисовывая его планы и эскизы — их предстояло снабдить комментариями в будущей книге.

Княгиню в особенности интересовали проекты тех зданий, которые так и не были возведены. Пусть в таком случае они обретут бессмертие хотя бы на страницах книги: церковь Сант-Агостино, склеп Маркези-ди-Кастель-Родригес, монастырь капуцинов в Риме, фонтан на пьяцца Навона и в первую очередь, конечно, Форум Памфили, самое значительное и самое смелое произведение Франческо. Какая трагедия, что этой площади не суждено предстать в новом и чудесном обличье! Тут же пришел на ум чудовищный отросток над входом в палаццо Бернини. Может, если бы не вековечная вражда Бернини с Борромини, площадь все же имела бы шансы преобразиться?