Княгиня
Шрифт:
Бернардо схватил с полки откупоренную бутылку вина, чудом уцелевшую в этом бедламе, и, приложив горлышко к губам, жадно отхлебнул. Его одолевали сомнения. Как поступить? А что, если, проснувшись, дядя Франческо снова начнет буянить? Может, у него никакой не сердечный кашель, как утверждали лекари, а куда хуже — может, в него бес вселился. Так однажды сказала соседка, а падре, стоявший тут же, даже не попытался переубедить ее.
Бернардо почувствовал, как страх леденит спину. Ах, если бы в этом доме нашлось хотя бы несколько капель святой воды! Он отпил еще глоток вина, но успокоения это не принесло. Нет, одному ему никак не справиться!
Стараясь не шуметь, на цыпочках
28
Когда Франческо очнулся, вокруг царил непроглядный мрак. Голова, все тело казались бесчувственными, онемевшими. Какой сегодня день? Сколько же он проспал? Медленно, будто освобождаясь от вязкой жижи, пробуждались в душе воспоминания. Он ощущал неясное желание действовать, совершить нечто важное.
С трудом Франческо перевернулся с одного бока на другой. Где-то поблизости довольно громко щебетала какая-то птица, сквозь крохотное оконце пробивался белесый, мутный свет утра — занимался новый день. Внезапно он, насторожившись, приподнял голову от подушки. В воздухе пахло паленым.
И вдруг он все вспомнил, и воспоминания эти привели его в ужас.
— Бернардо! — крикнул он.
Франческо стал вслушиваться в тишину. Ответа не последовало. Куда запропастился этот идиот? Его племянник должен быть в доме, так какого дьявола он не отзывается? Откашлявшись, Франческо нащупал стоявшую подле кровати на полу плевательницу.
— Бернардо! — взревел он снова. — Принеси свечу!
Склонившись над плевательницей, Франческо отхаркнул густую мокроту. Черт побери, где же этот недотепа? Ему предстоит написать завещание! Именно сегодня, сейчас, сию минуту — дело не терпит отлагательства! На дворе уже вовсю заливались птицы. Может, Бернардо перепил вина и спит сейчас непробудным сном? Ну ничего, он до него еще доберется! Франческо в ярости стал подниматься с постели, погрузневшее тело с трудом повиновалось, проклятый дряблый мешок костей и мяса, абсолютно бесполезный и всю жизнь только и досаждавший ему. На ощупь он добрался до двери, споткнувшись по пути о какой-то ящик и с размаху налетев бедром на край стола.
— Идиот! Куда ты подевался?
Боль в боку была настолько сильной, что перед глазами поплыли разноцветные круги. Франческо начал писать завещание еще минувшим днем, после обеда, но вышло лишь несколько фраз — а ему еще столько предстоит написать. Вся обстановка убогой комнатенки вдруг показалась ему чужой, враждебной. Воробыи на крыше устроили настоящий концерт. Всё, он уничтожен, раздавлен, растоптан. Теперь настала пора расплаты! Он сделал то, что должен был сделать, предав огню все свои проекты, как того требовали законы чести, чувство самоуважения и справедливость. Теперь оставалось лишь написать завещание. В нем он назовет всех поименно: воров, обманщиков, предателей — всю эту свору безбожников. Но чтобы писать, нужен свет. Дьявол, разве ему обойтись без свечи?
Наконец он нащупал дверную ручку, нажав на нее, попытался толкнуть дверь, но тщетно — дверь была заперта.
— Бернардо! Давай иди сюда! Сию же минуту!
Легкие с надсадным присвистом перегоняли воздух. Вконец измученный, Франческо прислонился к двери. Стены спальни превратились в стены каземата, где он был заточен, ему даже стало казаться, что они надвигаются на него, грозя раздавить. Накатила паника. Его решили изолировать от мира! Как дикого зверя! Франческо стал дергать за ручку двери, замолотил кулаками по массивному дереву, но она не поддавалась. Это все происки Бернини — он подкупил Бернардо!
В свете брезжащего утра корешки книг все отчетливее проступали на фоне беленной известкой стены:
Приступ кашля помешал ему довершить экзекуцию. Грудь сдавил железный обруч. Воздуха! Нечем дышать! Франческо рванул на груди ночную сорочку, пошатываясь, стал продвигаться к окошку, но тут снова под ногами оказался этот треклятый ящик, и он, падая, ухватился за занавески и, оборвав их, грохнулся на пол.
— Бернардо… — попытался позвать он, но из груди вырывались лишь клокочущие хрипы. — Бернардо, где ты?
Птичий щебет громогласным оркестром отдавался у него в ушах, Франческо казалось, что весь Рим хохочет над ним до упаду. Всю жизнь они измывались над ним, высмеивали, вышучивали, даже дети на городских площадях, и те, хохоча, тыкали в него пальцем. Франческо зажал ладонями уши, не в силах вынести эту издевательскую какофонию, и крепко зажмурился.
И тут перед ним возник образ княгини — светлый лик во мраке ночи. Из глаз Франческо невольно полились слезы. Весь минувший день и всю ночь он страстно желал увидеть ее, тосковал о ней. Ни по ком он не тосковал так, как по этой женщине. И все же не раз и не два, а, наверное, с десяток раз он воспрещал Бернардо впускать ее в дом, веля передать, что он, дескать, не желает встречи с ней. Невозможно описать, скольких сил стоили Франческо эти отказы.
Не мог он ее видеть, не мог! Она предала его!
— Зачем, зачем ты это сделала? — без конца шептал он.
Горячие слезы струились по его щекам. Княгиня была единственным человеком, кому он показал свои планы застройки площади, и она злоупотребила его доверием, раскрыла его замысел, результат его уникального озарения этому прохиндею Бернини. Внезапно ему страстно захотелось передать всю боль души своей телу. Пусть оно почувствует, каково ему, Франческо, сейчас. Нет, нужно что-то сделать над собой! Но что? И чем? Не было здесь ни ножа, чтобы полоснуть им по венам, ни пистолета, чтобы всадить себе пулю в голову. В слепом отчаянии он ухватил себя за гениталии, за этого зловредно-подлого, вероломного, проклятущего червя, затаившегося до поры до времени, чтобы в самый неподходящий момент самым недвусмысленным образом напомнить о себе и подтолкнуть его на поиски сладострастия. Он вырвет его с корнем, уничтожит раз и навсегда, чтобы впредь нечему было вводить его в искушение!
Взвыв от боли, Франческо потерял сознание.
Когда он снова пришел в себя, щебетание птиц перешло в гром, от которого, казалось, лопнет голова. Франческо вдруг увидел себя со стороны, и зрелище это переполнило его жутким отвращением: скрючившийся комок мерзкой плоти, колышущийся, словно медуза, повизгивающий и жалкий, истомившийся в собственном рукотворном аду. Будь проклят день, когда мать родила его на свет!
Внезапно Франческо заметил, как что-то блеснуло. Подняв голову, он прищурился. Над изголовьем кровати висел меч — гордость его, знак отличия и почета, свидетельство оказанной ему когда-то чести, его высшая и главная в жизни награда. Меч этот, тускло поблескивавший сейчас на стене, был вручен ему папой Иннокентием в день посвящения Франческо в рыцари ордена иезуитов.