Княгиня
Шрифт:
— Прости меня, пожалуйста, Лоренцо! Пощади! Прости мне позор мой! Смилуйся!
Кларисса невольно попятилась. Умалишенная? Ей до сих пор не приходилось сталкиваться с умалишенными, однако, судя по рассказам других, эта женщина вела себя именно так… И вдруг Кларисса увидела шрамы. Пресвятая Богородица! Да это ведь та самая женщина, что стояла на коленях у колонны! И снова Кларисса не могла отделаться от ощущения, что уже видела где-то это лицо. Но где же, где? Тут Кларисса вспомнила: несколько лет назад во дворце английского посланника она впервые увидела это так поразившее ее лицо, эти широко раскрытые, полные ожидания глаза. Мраморная статуя работы Бернини!
— Боже, что произошло с ней? — в страхе прошептала Кларисса.
— Ты
Кларисса вполуха слушала витийства донны Олимпии, когда та уводила ее прочь. Девушка то и дело оглядывалась на Бернини и лежавшую ниц у его ног женщину. Подумать только: еще какой-нибудь час назад она испытывала гордость за этого человека, а теперь Клариссу переполнял жгучий стыд: Боже, ведь она целовала этого человека, его губы, хладнокровно отдавшие бессердечный приказ изувечить женщину, навсегда лишить былой красоты.
При этих мыслях Клариссу прошиб холодный пот и обуял страх, сравнимый разве что с думами девушки о вечном проклятии.
27
— Сто восемьдесят тысяч скудо за один только алтарь! — разорялся Уильям. — Какое тщеславие! Какое безумное расточительство! Теперь мне ясно, откуда у них деньги на все эти красоты — из карманов честных людей! Мошенники! Бандиты!
Они давно миновали Порта Фламиния, северные ворота Рима, но Уильям никак не мог успокоиться. Офицер-таможенник несколько часов кряду перерывал их багаж, изобретая всевозможные способы обобрать путешественников. Только за дюжину обеденных вилок, преподнесенных Клариссе донной Олимпией, этот жулик потребовал целое состояние.
Они отправились в путь спустя десять дней после освящения нового главного алтаря собора Святого Петра. Никто не мог объяснить, чем вызван столь поспешный отъезд Клариссы, — ни Уильям, ни донна Олимпия, ни лорд Уоттон. Кларисса сослалась на слишком жаркий климат и тоску по родине. Английский посланник со вздохом подписал их проездные бумаги.
Не обращая внимания на продолжающего ворчать Уильяма, Кларисса смотрела в окно. Они ехали по дороге Виа Фламиния.
Над прорезавшими холм виноградниками ярко-синим куполом поднималось небо, тут и там поблескивала серебристая листва оливковых рощ, а на лежащей вдали реке поднимали свои белые паруса лодки. Да, здешний пейзаж был восхитителен, все здесь, в Италии, было красивым, как говаривала ее мать, и здания, и города, однако красота эта порой скрывала ужасы подобно роскошному кусту розы, скрывающему притаившуюся в его гуще ядовитую змею.
Кларисса бросила прощальный взгляд на удалявшийся город. На фоне остальных шпилей церквей выделялся лишь огромный купол собора Святого Петра, остальные здания сливались в каменное море цвета охры. Она провела в Вечном городе столько лет, едва не пав жертвой сладкого яда красоты в этом так и оставшемся ей чужим мире.
Как мог тот, кто творил красоту, которая не под силу и самому Богу, пойти на такое преступление, низкое и подлое?
Кларисса задернула шторку окна. Теперь ей хотелось лишь одного — поскорее вернуться на родину, в Англию, обрести там покой и еще в нынешнем году выйти замуж.
— Возблагодарим небеса, — пробурчал Уильям, забившись в свой угол кареты, — за то, что мы наконец вырвались из этой Гоморры!
Книга вторая
Трещины на
1
С открытия обелиска на площади Святого Петра в 1586 году римляне не удостаивались столь впечатляющего зрелища, поэтому даже самые отъявленные домоседы устремились сюда поглазеть на диковинные вещи. Заполнивший площадь народ затаил дыхание. Удастся ли задуманное чудо?
Не слезая с белоснежного неаполитанского жеребца, кавальере Бернини с плетью в руках гарцевал перед собором Святого Петра, отдавая распоряжения, будто полководец перед решающим сражением: у только что возведенной колокольни на северной стороне фасада базилики десятки рабочих с помощью огромных и мощных подъемников поднимали выполненную в натуральную величину деревянную модель крыши колокольни для монтажа ее на верх каменной стены.
Описываемые события происходили в день 29 июля 1641 года. К тому времени Лоренцо Бернини обрел над всеми художниками, скульпторами и зодчими Рима власть, ничуть не меньшую, чем его могущественный покровитель папа Урбан VIII над своим понтификатом. Возвеличенный народом, поощряемый благоволившими ему кардиналами и князьями, он слыл непререкаемым авторитетом и величайшим гением со времен великого Микеланджело. Из прежнего вундеркинда выпестовался самодержавный глава громадного объединения живописцев и ремесленников, творивших под его руководством новый облик Вечного города.
Папа Урбан вместе со своими племянниками, внуками, двоюродными братьями и иными представителями рода Барберини буквально заваливал Бернини заказами, так что другие фамилии, также жаждавшие, чтобы знаменитый зодчий потрудился для них, вынуждены были уходить от маэстро несолоно хлебавши, что, в свою очередь, вызывало растущее недовольство в кругах римской знати. Поскольку за годы правления папы Урбана VIII род Барберини прибрал к рукам все ключевые посты и теплые местечки в Ватикане, то поручить работу Бернини стало чуть ли не делом чести не только для самого понтифика, но и для его ставленников. Укоренившаяся за период понтификата Урбана порочная система протекционизма разъедала государственную систему, как домовой грибок точит каменные стены зданий, и, хотя бедный люд и так стонал под бременем непомерных налогов, папские поборы росли непрерывно, добираясь до каждого, принимая порой самые уродливые формы, как, например, налог на зерно, соль и дрова, — строительная лихорадка жаждавших увековечить в мраморе период своего правления Барберини требовала новых и новых финансовых вливаний.
С трудом справлявшийся с наплывом заказов кавальере Лоренцо Бернини пожинал обильные плоды славы. По мере роста славы приумножалось и его богатство. Наряду со статуями и бюстами, которые он высекал из мрамора для его святейшества, наряду с работой над склепом Урбана, затянувшейся уже более чем на десятилетие, Лоренцо Бернини пытался предвосхитить образ Рима как врат рая, о котором грезил его высокий покровитель, учиняя то там, то здесь очередную стройку. Едва успели завершиться работы по созданию главного алтаря собора Святого Петра, как кавальере начал перестройку мощных колонн, поддерживавших купол собора, пожелав превратить их в часовни для хранения четырех главнейших священных реликвий церкви: Христова креста, вуали Вероники, копья Лонгина и главы апостола Андрея. Одновременно он создавал главный алтарь Сант-Агостино, часовню Раймонди церкви Сан-Пьетро в Монторио и для разнообразия часовню Анналена в церкви Сан-Доменико в Маньянаполи. Само собой разумеется, что работы в палаццо Барберини, равно как и в палаццо Пропаганда Фиде, где он восстанавливал обветшалые фасады и возводил часовню в честь трех волхвов, любезно пожертвованную одним из папских братьев кардинальского ранга, Антонио Барберини, по настоянию самого Урбана, не должны были прерываться ни на минуту.