Князь Андрей Волконский. Партитура жизни
Шрифт:
Чтобы появилась слуховая опора?
Да. Сейчас это от меня далеко. Если говорить о нововенцах, у них еще этой проблемы нет.
Вы слушали алеаторическую музыку? Вам она была интересна?
Я знал музыку Берио.
Одним из первых, кто стал заниматься алеаторикой, был Лукас Фосс. Я с ним дружил. Мы познакомились в Москве, когда он с Коплендом туда приехал и сыграл в Большом зале свой фортепианный концерт. Оказался милейший человек, несколько раз был у меня дома. Он очень одарен от природы, но порхает как бабочка, в нем есть элемент симпатичной несерьезности. В какой-то момент он увлекся коллективной импровизацией и стал присылать мне записи.
Когда
Ужасно, что сейчас все можно и в нравственном отношении нет критерия. Зачем садиться попой на клавиши? Я это делал в компании для хулиганства, когда был под балдой.
Но кластеры-то, наверное, можно брать?
Надо, чтобы это было оправданно. Меня кластеры уже не интересуют. Это сонорный эффект, который стал банальным.
Другие произведения, написанные во второй период:
Трио для двух труб и тромбона (1956); «Реплика», хеппенинг для камерного ансамбля (1970) [43] .
Период третий
Третий период, западный, начался, когда я столкнулся с новыми проблемами и с переоценкой понятия «авангард».
43
Это сочинение – один из первых хеппенингов, созданных на территории СССР, включавших театральные эффекты и импровизации, в том числе и по графической нотации. Пьеса возникла в ответ на исключение пьесы Денисова «Плачи» из программ «Мадригала» по требованию Союзконцерта, сформулированному вскоре после публикации статьи об этом произведении в журнале «Советская музыка» за октябрь 1970 года. Статья называлась «Реплика», и это название перешло и сочинению-сатире Волконского. Композитор создал фактически лишь схему-эскиз этого сочинения, по которому он вместе с участниками «Мадригала» (А. Любимовым, Л. Давыдовой, М. Пекарским и др.) дважды «исполнил» этот хеппенинг. «Реплика» стала первым и, пожалуй, единственным публичным протестом Волконского против действий властей.
44
Цит. по кн. М. Пекарского, с. 37.
Как сложилась ваша композиторская судьба в эмиграции?
Я прочитал в книге Елены Дубинец [45] , что у некоторых эмигрантов началось бесплодие. В книге фигурируют Рахманинов, Шиллингер и я. Насчет Шиллингера я понятия не имею. Рахманинов все-таки написал Третью симфонию и «Симфонические танцы» в эмиграции – не уверен, что можно говорить о бесплодии. Что касается меня, я остановился еще перед отъездом, это никак не связано с эмиграцией, это было связано с осознанием кризиса авангарда, то есть с тем моментом, через который мы все прошли. Все – Сильвестров, Пярт, Мансурян и я – осознали, что находимся в какой-то мышеловке. Единственным, кто этого никогда не признал, был Денисов, он продолжал делать свое. Даже Шнитке… вся эта история с полистилистикой – нездоровое явление, с моей точки зрения. Это тоже ответ на кризис.
45
Имеется
Тем не менее я все же продолжал сочинять. Будучи здесь, на Западе, создал какое-то количество сочинений, о существовании которых вы, может быть, даже и не знаете. Целый ряд сочинений я замалчиваю, потому что считаю их недостойными. На протяжении всей жизни у меня были такие сочинения, которые я уничтожал.
Кстати, я узнал, что и Уствольская этим занималась. У нее сочинения отлеживались пять лет, и она потом решала, стоило ли их играть. Она была очень самокритична.
«Lied» для четырех голосов (1974)
Из того, что я здесь написал, было произведение, которое называется «Lied», для хора a capella на текст, взятый из «Liederbuch» – средневекового сборника. Это был заказ того же ансамбля, который пел «Stimmung» Штокхаузена. Они очень хорошо это сделали. К сожалению, моя партитура пропала, но ноты существуют на Кёльнском радио.
После этого был «Мугам» для тара и клавесина, затем последовал «Immobile», потом «Псалом 148» и «Was noch lebt», который считаю своим последним приличным сочинением.
То, что я писал дальше, мне не нравится. Между теми сочинениями у меня тоже были вещи, которые я считаю неудачными.
Но это уже не бесплодие. Кроме того, я сам себя определил не как композитора или исполнителя, а как музыканта. Музыкальная деятельность у меня по-прежнему была достаточно бурная, был уклон больше в исполнительство. Два года ушло на запись «Хорошо темперированного клавира». Так что я не считаю, что у меня было бесплодие.
Как вы начали увлекаться настройкой?
Нельзя иметь клавесин и не уметь его настраивать. Клавесин не держит строй, его нужно настраивать каждый день. Вызывать все время настройщика слишком дорого. Кроме того, я прочитал, что существуют разные системы, и стал пробовать их. Потом совершенствовался в разных настройках и воспитал свой слух.
Изменилось ли ваше слушание музыки, когда у вас появился этот слух?
Да, мне ужасно мешает фортепиано. Фальшиво все. Оркестр мешает меньше. Мне надо, чтобы очень хорошо играли, и тогда я забываю о настройке. Фишер замечательно играл Бетховена, Шнабель – Шумана, у Гизекинга превосходный Брамс. У каждого есть свои удачи. Сейчас расплодились китайцы, играют на фортепиано, и одного не отличишь от другого.
В свое время я мог угадать точную настройку, и у меня настолько утончился и натренировался слух, что я мог услышать схизму (это всего два цента). Но после того как стал заниматься темперацией, я потерял абсолютный слух. Во-первых, строй у меня понизился, был уже не 440, а 415, а мог быть и другой. А это уже разница в полтона. В те времена, которыми я занимался, этому не придавали никакого значения, и тональность определялась по окраске интервалов.
Чистая минорная терция звучит менее минорно, чем наша фортепианная терция. Я играл ля-минорную сонату Моцарта с чистой терцией, и соната зазвучала гораздо более светло.
Но ведь Моцарт писал для темперированного строя.
Темперировать надо, только надо оставить чистую терцию. Тогда общий колорит меняется.
Употребляли вы когда-нибудь в музыке микротоны?
Нет. Единственное, что было, – то ли трель, то ли вибрато.
Я был приверженцем додекафонии, а там микротоны невозможны, и у меня не было к ним никакой потребности. Этот интерес появился в связи с клавесином и с музыкой того времени. Как композитор я до этого не дошел.