Князь Андрей Волконский. Партитура жизни
Шрифт:
Филипп Моисеевич Гершкович
Он мне говорил: «Вы все Ромена Роллана начитались. Вам нравятся парики и свечки».
Я слышал его виолончельные пьесы в живом исполнении и Каприччио для симфонического оркестра, которое записывали на радио. При мне он не писал, стал писать после моего отъезда. Он был перфекционист, мог несколько месяцев потратить на четыре такта и потом их уничтожить. Из того, что он написал до войны, ничего не известно. Чему он учился у Веберна? Мы не знаем, ничего не сохранилось.
Остроумие Гершковича шло от Вены. В Вене это был настоящий
Александр Александрович Балтин
Балтин – мой первый друг. Я с ним познакомился в январе 1948 года. Началось все с Машо. Помню, послал Балтину все мотеты. Ему тоже, как и мне, к моему величайшему удивлению, конец XVI века уже не нравился.
В своей музыке Балтин исходит от XIX века. А старинная музыка может нравиться только тем, кто прошел через современную музыку. Воспитанные на Шопене ее не понимают. Балтин воспитан на Шопене, тем более что он окончил консерваторию как пианист. Однако старинную музыку он любит.
Валентин Васильевич Сильвестров
У Сильвестрова есть совершенно замечательные песни (на стихи Айги, Хлебникова, «Ступени» я очень люблю), а есть невыносимые. Есть китч – вроде «Багателей», – он такие песни печет как блины. А «Тихие песни» – это памятник, который можно поставить рядом с Шубертом. Самое удивительное – то, что Сильвестров использовал самые известные стихи, которые я бы не посмел трогать: «Выхожу один я на дорогу» или «Белеет парус одинокий». Надо либо иметь большое нахальство, либо быть очень чистым и наивным, чтобы написать на такие стихи. «Тихие песни» – это продуманный цикл. Сильвестров хорошо сам исполняет эти песни. Он не поет, а мурлычет и что-то напевает в нос, весьма трогательно. Авторское исполнение многого стоит. Он написал небольшой цикл ко дню моего рождения, на стихи Хлебникова, и напел их.
Мне нравится его Шестая симфония, но мне даже больше нравится, как он ее играет на фортепиано, чем когда она звучит в оркестре. Он ведь поздно начал заниматься музыкой, окончил какой-то строительный институт. Играл Шопена в два раза медленнее, но думал, что играет правильно.
Я вычитал где-то, что в Москву пришел человек из западных земель – то есть из Украины и Белоруссии – и сказал, что он православный. К нему присмотрелись – нет, не православный, он не спит после обеда. С тех пор мы с Сильвестровым стали шутить: мол, хочу почувствовать себя православным, пойду посплю после обеда.
Сильвестров даже не задумывается, когда говорит, но у него как-то внезапно здорово получается. У него искрится все. Например, Сильвестров называл Щедрина «композитор в законе». А Гершкович называл Щедрина «Салтыков-Плисецкий».
Влияют ли дружеские отношения между композиторами на восприятие музыки одного другим?
Для меня личные отношения имеют значение. Восприятие музыки и наша дружба были очень связаны. У Сильвестрова есть очень авангардное сочинение для виолончели с оркестром под названием «Медитация». Там используется клавесин – я в то время уезжал, и там чуть ли не цитаты звучат из моих последних концертов в Киеве. Его фортепианная пьеса «Музыка в старинном стиле» посвящена мне. У нас очень теплые
Тигран Мансурян
Супруга Тиграна Нона была женой, любовницей, матерью, помощницей, секретарем. У нее был замечательный характер, всегда хорошее настроение. Я до сих пор слышу ее смех. Она всегда уходила в тень, чтобы Тигран был впереди. Я позвонил, когда она умирала, и попал на плачущую дочь. Я беспокоился о том, что станет с Тиграном, потому что он очень беспомощный. Но как-то обошлось, у него не было такого кризиса, как у Вали Сильвестрова после кончины жены.
Я принимал Тиграна с Ноной, когда Армения только стала независимой. Там был голод и холод, все остановилось, началась блокада со стороны Азербайджана и Турции. Не было нефти, электричества. Все деревья в парках вырубили на топливо. Тиграна назначили директором консерватории, когда там уже не было стульев: топили ими. Мне тогда Соня Губайдулина сказала, что надо спасать Мансуряна. Я и пригласил Тиграна с Ноной к себе. Прямо перед отъездом у них забрали паспорта, потому что боялись, что они не вернутся. Ведь оттуда началось массовое бегство, и стали насильно удерживать людей. Тогда я обратился за помощью к армянину, который живет в Марселе.
Он в свое время был коммунистом, но потом съездил в Советский Союз и все понял, написал разоблачительную книгу. Его исключили из партии, и тогда он, как иногда бывает, стал ярым антикоммунистом. В тот период он сдружился с Тер-Петросяном, главой Армении. Я обратился к этому армянину и попросил его привезти Мансуряна с женой, и он действительно это устроил.
Я купил буханку хлеба к обеду. Они были настолько голодные, что сразу съели этот хлеб, просто так, без ничего. Они жили у меня два месяца. Тигран – большой патриот Армении и ни в коем случае не хотел эмигрировать. Они потом были у меня еще несколько раз, а сейчас мы часто говорим по телефону.
Мне нравится, как он пишет. У него очень высокий уровень письма, и все чрезвычайно элегантно. Он больше «француз», чем «немец», у него чувственное отношение к звуку. Он – настоящий композитор. Говорит, что если в день не напишет один такт, то будет грешен перед Богом. У него есть пьеса для альта и ударных, а также фортепианная пьеса «Ностальгия» и очень хороший цикл для альта и ансамбля «Хиллиард». Квартет есть замечательный.
Тигран купается в Востоке. Он мне нарды привез. У него есть пьеса для саксофона, который играет примерно так же, как дудук. Поскольку дудука нет в Европе, а пьеса должна была звучать в Германии, он применил саксофон.
Мансурян всегда подчеркивает, что он армянский композитор. Даже когда он писал додекафонную музыку, она была армянской. Там нет никакого фольклора, это не «Танец с саблями».
Леонид Александрович Грабовский
Бедный Грабовский. Он меня посетил. Мне его ужасно жалко. Вот уж кому не повезло. Он такой же джентльмен и рыцарь, как и был, чудак в хорошем смысле слова.
Роман Семенович Леденев
Леденев – скромный, тихий человек, никуда не лез. Он очень аккуратно писал ноты, было приятно смотреть.