Князь Диодор
Шрифт:
– Разве мы… не в Парс возвращаемся? – спросил он, чуть подрагивая холодными губами.
– Нет, граф, нужно все же нам еще с одним человеком поговорить, чтобы я совсем уж уверен стал, что… – Вот что он должен был понять, князь и сам толком не знал. Но все же договорил: – Что начинаю хоть что-то понимать.
И от скачки, во время этого путешествия, его мысли не прояснялись. Правда, иногда возникало странное чувство, что вот сейчас, может быть за тем поворотом, все, что он слушал от других, что он и сам думал прежде, вдруг да выстроится в стройную версию, в гипотезу, согласно которой можно будет уже и действовать, чтобы… Да, чтобы сделать последние
На этот раз граф вдруг и сам догадался, куда они направляются. Вечером другого дня на одном вполне захудалом постоялом дворе он вдруг воскликнул за ужином, когда им не смогли предложить даже пулярку, а лишь какую-то кашу с салом и чесноком:
– Кне-язь, ты же собираешься поговорить с герцогом д'Окром!
– Верно, граф, – усмехнулся князь. – С ним, или с кем-то, кто посвящен в его… магические исследования. А еще я все же хочу узнать, что и как происходило во время посещения его двора королем Фалемотом, когда… некто отдал приказ твоему брату о том, что следует собирать деньги и передавать их таким странным образом – в чистом поле, неизвестно кому.
– У нас есть на это позволение?.. – задумался граф. – Если нет, то прошу тебя учесть – герцог не самый вежливый и покладистый из правителей нашей страны, он может на нас и зло сорвать, хотя бы за то, что его в чем-то противозаконном заподозрили.
– Возможно, для нас все это будет непросто, – вздохнул теперь и Диодор. – Но сделать это все же следует, иначе мы попросту… недоделаем требуемое.
Поутру они снова поехали по удивительно малолюдной для такого государства дороге, хотя снега тут стало меньше, он уже не лежал ровной скатертью, даже по обочинам был истоптан и изрыт кем-то, кто проезжал тут ранее. Но этого князь не замечал. Слова, проговоренные за последние дни, и его мысли, передуманные по ночам, на жестких, чужих подушках, вдруг сложились все же в одну догадку, которая… Он даже Самвела так дернул уздой, что тот поднялся чуть не на дыбы, и выбросил в воздух тяжелое, недовольное ржание с горячим дыханием пополам… Граф с интересом посмотрел на Диодора.
– О чем-то вспомнил, князь, чего не исполнил в Натене у епископа тет Сен-Робера?
Кажется, более другого он опасался, что князь опять развернет коней, и они будут должны снова изменить направление и направиться уже в третью сторону от Парса, в другой угол их страны на поиски чего-то, чего граф не знал и не понимал. Но князь, улыбнувшись, отозвался:
– Не так все… хлопотно, граф. Оказывается, я просто не догадался о… О таком простом деле, о котором должен был догадаться куда раньше.
– Это грозит нам новыми разъездами? – уныло спросил граф Семпер.
– Нет, – сказал Диодор, – едем дальше, как и собирались, на юг, в герцогство д'Окр. То, о чем я подумал, находится в Парсе, и может подождать.
Они снова пустились в путь, вот только после догадки, осенившей князя, тот и вовсе перестал придерживать своего коня, а следовательно, графу и его совсем не склонной к таким пробегам кобыле пришлось вовсе тяжело. Они даже отставать стали заметнее, но теперь князь обращал на это не слишком много внимания. Он торопился.
Снова торопился, и если раньше он полагал, что делает это по какому-то велению Провидения, то теперь он и сам хотел побыстрее закончить эти разъезды, эту монотонную и не неинтересную ему уже поездку.
К
Примечательная своей необъятной толщиной тетка, владелица и главная повариха заведения, постояльцам обрадовалась, тут же приказала какому-то замухрышке, который посмотрел на свою госпожу таким затравленным взглядом, словно она была удавом, вычистить как следует коней обоих высокородных господ, и подала на стол действительно отличный куриный суп с фасолью, чечевичную кашу, обильно залитую душистым свиным сальцом, жареный окорок и яичницу на почти необъятной сковороде. К тому же, по местному обычаю, она принесла пук зелени, оказавшейся не совсем увядшей, вероятно, где-то на задах харчевни имелись еще и парники. Вот только ржаной хлеб оказался тут не очень хорош, чему князь расстроился, но все же поели они с графом вкусно, давно у них так не получалось.
За такое гостеприимство следовало отблагодарить не только звонкой монетой, но и разговором, и князь попробовал было с хозяйкой о чем-либо потолковать. Но она отвечала ему на таком странном и заковыристом феризе, словно бы князь действительно очутился в чужой стране, где об этом языке знали только то, что он где-то существует. Даже граф слушал ее, раскрыв рот, в котором была видна не до конца прожеванная яичница.
Должно быть князь тоже устал от немалой гонки по дорогам Парского королевства, потому что хотя еды оставалось еще немало на их столе, он почувствовал, что глаза слипаются.
Так уж получилось, что на втором, низеньком этаже харчевни было всего-то три комнаты для постояльцев, но потому что в средней текла крыша от чрезмерного снега, и так как больше других посетителей не было, их с графом положили в разных концах длинного строения харчевни. И замок в его комнате князю не понравился, он был, конечно, простой, вырезан в незапамятные времена каким-то местным умельцем из не очень даже прочного дерева, но все же как-то еще запирался.
Князь улегся и почему-то ощутил не клопов в тюфяке, а то, чего он опасался больше – запаха мышей. В этой низкой комнате, в которой приходилось и раздеваться согнувшись, с маленьким окошком, забранным расшатанным переплетом, постоянно дребезжащим от ветра, бьющего с юга, спать было так же трудно, как выполнять нудную и неприятную работу.
Или даже какую-то страшную работу, которая сопряжена не с риском для жизни, а с чем-то более скверным, может, с риском потерять себя, превратиться в ходячую куклу с широко раскрытыми глазами, бездушную и подчиненную чужой, холодной, враждебной воле, от которой некуда было бы спрятаться… Сон был хмурым, каким не бывает даже ненастье. Диодор почему-то понимал, что спит, и в то же время его голова работала, как заведенная нескончаемой пружиной детская игрушка. И даже мысли его стали такими же детскими, боязливыми, опасливыми… И не зря.