Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Шрифт:
Пора!
Игорь подаёт знак, и Рагуил с дружиной трогается. Игорь садится на коня, вынимает из ножен меч.
Во главе своих закованных в броню северян вылетает на вершину холма и пологим склоном мчится вниз. Вслед за ним ринулась вся дружина - тысяча опытных в ратном деле воинов, сотрясающих топотом боевых коней землю, а воздух - громом дюжих голосов.
Почти одновременно с обеих сторон долины появились дружины Всеволода, Святослава и Владимира.
Потрясённые, испуганные внезапностью появления русских дружин, половцы остановились, онемели. Затем послышался
– Догоняй! Перехватывай их!
– закричал во всё горло Игорь и пришпорил коня.
Рядом с ним мчался Янь. Глаза восторженно блестят, меч со свистом рассекает воздух, из-под шлема выбились густые русые кудри…
– Г-ех!
– рубанул он отставшего от своих степняка.
– Есть один!
И не остановился, не глянул на свою жертву, потому что заметил впереди себя красный кафтан хана.
Хан, который только что ехал впереди отряда, теперь остался позади. И хотя сильный, быстроногий конь вынес бы его из этого кипящего водоворота, он уже ничего сделать не мог. Бежать некуда, всюду перед глазами лишь сплошная пыль да сгорбленные спины ошалелых от страха ордынцев.
Янь быстро догнал его. Хан даже не достал саблю.
– Не убивай меня! Я хан Обовлы Костукович! Я выкуп дам! Только не убивай!
Янь сдержал взмах руки, схватил повод коня хана, одним ловким движением меча срезал с пояса ханскую саблю. Глазами поискал князя, чтобы похвалиться добычей. Но золотой шлем Игоря уже сверкал далеко впереди, в самой гуще половцев. Тогда Янь свернул в сторону и с половецким скакуном в поводу, на котором отяжелевший, словно куль мякины, хан Обовлы склонился к самой гриве коня, выбрался из безумной круговерти. Здесь он увидел, как сначала князь Всеволод, а потом Святослав и Владимир преградили беглецам выход из долины. Лишь не более десятка половцев вырвалось из окружения и умчалось без оглядки в степь.
Короткий бой вспыхнул, как жгут сухой соломы, и сразу угас.
Князья съехались счастливые, весёлые. Поздравляли друг друга с победой, обнимались, целовались.
– Вот это победа!
– гремел раскатисто Всеволод, снимая шлем и рукавом шёлковой рубахи, что выбилась из-под кольчуги, вытирая потное лицо.
– Я рад за племянника Владимира, он стал настоящим воином. Да и Святослав проявил себя храбрым витязем. Я вижу - княжеские мечи обагрены кровью ворогов! Это славно!
Он обнял юных князей сильными ручищами и прижал их к груди. Те счастливо улыбались.
К ним подъехал Янь. Подтолкнул к Игорю связанного пленника.
– Хан Обовлы, княже. Ехал на Путивльскую землю, чтобы пограбить: взять полон, скотину. Сам сознался… Что делать с ним, княже? Голову снять или выкуп взять?
Князья стояли перед ханом, молча смотрели на его согнутую в почтительном поклоне спину.
– Распрямись!
– негромко приказал Игорь.
– Ты же хан, а готов ползать, как червяк…
Тот поднялся. Однако подобострастная улыбка не сходила с его лица. В коричневых глазках затаился страх. Тихо спросил:
– Ты
– Если тебя в бою не зацепила стрела и не коснулся меч, то нет - живи! Твоё счастье, что встретили тебя с пустыми руками, когда только шёл на Русь. Но попадись ты мне с добычей, а руки твои были бы в крови наших людей, то, клянусь небом, я сам снёс бы твою голову! А так - живи! Заплатишь выкуп - отпущу на все четыре стороны!
– Благодарю, княже!
– Обовлы поклонился.
– Тогда отпусти одного пленённого, моего доверенного, чтобы я мог, не теряя времени, послать домой за деньгами… Во сколько оцениваешь мою голову?
– Думаю, больше ста гривен она не стоит.
– Сто гривен!
– воскликнул поражённый хан.
– Да весь мой род, если его ободрать, как липу, столько не наскребёт! Лучше руби голову!
Почувствовав себя в относительной безопасности, поняв, что смерть обошла его стороной, он осмелел и начал торговаться.
Но Игорь сурово отрезал:
– Знаю, что ты голодранец! И сто гривен для тебя слишком много. Но пятьдесят найдёшь! Это моё последнее слово!.. А доверенного можешь послать хоть сегодня…
Мать рвалась домой, на Сейм, и Ждан, только что прибыв с Поля в Киев, снова начал готовиться в дорогу. Теперь он стал богатеем: имел шесть половецких коней. Трёх оседлал для матери, Любавы и для себя, а на других нагрузил много всякого добра, на которое Славута и Самуил не поскупились жита и пшеницы, чтоб осенью было чем засеять нивку, ножей, серпов, сошников, топоров, сухарей, солонины.
Выступили в субботу, с восходом солнца. Ждан ехал домой со страхом. Боялся, что от их жилища ничего не осталось, кроме пепелища поросшего бурьяном, но ещё большее опасение вызывала возможность встречи с князем Игорем. Как-то он его встретит?
Мало ли что выпустил из темницы. Выпустил вопреки своему желанию, по просьбе княгини. А сам? Не схватит ли снова, не запрячет ли в ещё более мрачную клеть в Путивле?
Ни матери, ни Любаве об этих сомнениях не говорил. Зачем тревожить их сердца? Им, бедолагам, и так нелегко. Дорога трудная, непривычная верховая езда вконец измучила женщин. Любава-то молодая, выдюжит, а мать старенькая, едва в седле держится.
За дневной переход до Вербовки, оставив в стороне Путивль, Ждан свернул с дороги, облюбовал тихую долину с небольшим журчащим ручейком и свежей зелёной травой, отпустил поводья.
– Отдохнём здесь.
Мать наклонилась к луке седла, бессильно сползла с коня и сразу легла на постеленную Жданом кошму. Любава присела возле неё, сняла платок, рукавом вытерла пот с лица.
– Может водицы принести, мамочка?
– Принеси, доченька.
Тяжёлая дорога их сблизила. Не было ещё у них ни общего жилища, ни общего добра, что часто разъединяют не только невестку со свекровью, но и мать с дочкой. У них была только общая любовь к Ждану и желание видеть его счастливым. А такая любовь, если к ней не примешается слепая ревность, быстро сближает женщин - старую и молодую.