Князь Лавин
Шрифт:
Она знала, что беременна, еще до того, как ее брат приказал казнить ее страшной казнью для жриц, нарушивших свой обет, – голодной смертью в клетке на площади Йоднапанасат. Но, – видит Падме, – она и сама-то выжила каким-то немыслимым чудом, а уж на то, что ребенок останется жив, и не надеялась.
Ребенок остался жив, и родился в конце весны. Мальчик. Она назвала его Цаньян Джамцо, что означало " Маленький сын духа", и не было в этой странной суровой стране ни одного человека, который бы спросил ее о том, почему она его так назвала. Потому что отец мальчика умер еще до его рождения на ее глазах, через несколько мгновений после того, как узнал, что станет
А в остальном это был мальчик как мальчик, – громко, требовательно кричал, когда искал материнскую грудь, улыбался во весь рот, показывая уже целых четыре передних зуба, и, казалась, обладал удивительной способностью оказываться одновременно во всех местах, как только мать отвернется.
Ицхаль потеряла своего первого сына в ту ночь, когда родила его, и к тому, что будет воспитывать еще одного ребенка, притом в северных степях, оказалась совершенно не готова. Несмотря на искренние попытки окружающих женщин ей помочь, Ицхаль находила совершенно немыслимым, что можно весь день проходить по трескучему степному морозу с ребенком, привязанным за спиной в меховом мешке, или в возрасте одного года позволять ему играть с ворохом настоящего оружия. А окружающие ее люди считали это совершенно нормальным.
Обычаи джунгаров казались ей странными и варварскими, хотя Ицхаль сдерживалась изо всех сил, чтобы этого не показывать. Труднее всего пришлось поначалу, когда она стала достаточно сильной, чтобы встать с постели и начать обращать внимание на окружающих. Одним из ее первых ощущений было – что ее сын ужасно воняет. Потом она вынуждена была признать, что воняют все. Воняют потом и мочой, прогорклым жиром и плохо выдубленной кожей, старой кровью, прокисшим молоком и диким луком. Это было и неудивительно при той жизни, что они вели.
Ицхаль пришлось многому научиться. Женщины джунгаров были с ней вежливы, но не слишком привечали, – то ли боясь, то ли из суеверной неприязни к чужеземке. А заговаривать сама Ицхаль, ургашская высокородная княжна, просто не умела. Они поначалу жили с Илуге и Янирой: именно от этой красивой открытой девушки Ицхаль получала все необходимые ей сведения о том, как здесь принято это – жить. Потом Илуге стал угэрчи, и ушел жить в отдельную юрту, пробормотав что-то невнятное о приличиях. На самом деле, как подозревала Ицхаль, его просто раздражало хныканье Цаньяна.
Сейчас они жили вчетвером: Ицхаль, Цаньян, Янира и еще одна девушка из ее " войска", которой, как поначалу и многим из вновь прибывших, еще не нашлось жилья. Девушка была из ойратов, с крайнего северо-востока Великой Степи, совсем молоденькая. Ицхаль только качала головой, когда Атиша, – так ее звали, – взахлеб рассказывала ей о данном их отряду задании: Янира отпустила их вперед, а сама задержалась, – видимо, обсудить что-то с Илуге.
Ицхаль злилась на Илуге: то, о чем говорила Атиша, выглядело как совершенная нелепость. Однако с некоторых пор она была столь осторожна со своими эмоциями, что подавляла любое чувство раньше, чем это чувство могло принести с собой желание. Любое желание. Ицхаль Тумгор, – та, чьи желания сбываются, посланница богов, – иногда с грустью признавалась себе, что странный дар в результате сделал ее женщиной без желаний – настолько непредсказуемыми были последствия тех нескольких из них, что она, Ицхаль, когда-либо осмелилась высказать.
"
Единственное, чего Ицхаль продолжала желать, и желать страстно – это чтобы ее дети, – теперь уже двое, – оставались живы. В мгновения, когда шла, – она знала, – битва у Трех Сестер, она вообще не могла сосредоточиться ни на чем другом.
День уходил, истаивал, словно льдинка на языке. Зимнее становище джунгаров, на которое они стали вот уже полную луну, жило своей жизнью. За которой Ицхаль могла наблюдать, но в которой не участвовала. Впрочем, она много лет прожила в вынужденной изоляции, так что не могла сказать, что ей требовалось чье-либо расположение.
Цаньян наелся и заснул, смешно причмокивая губами Скоро ей надо будет переставать кормить его грудью. У себя в Ургахе она с первых дней отдала бы его своре хлопотливых нянек, и видела бы сына, верно, раз или два в день. Сейчас они были вдвоем, и Ицхаль в некоторых вопросах, – она признавала это, – была ужасающе невежественна. Например, она совсем не умела готовить, тем более мясо. Большинство жителей Ургаха придерживались питания, состоявшего из муки, овощей и фруктов, изредка рыбы. Степняки же, напротив, кроме мяса и молока, редко ели что-то еще.
Интересно, она сможет попросить у сына найти ей служанку?
Прилетела на дареной пегой кобыле Атиша, – розовая с мороза, веселая. Беспрестанно болтая, она ловко резала мороженное мясо, бросая его в котел, пока Ицхаль перепеленывала ребенка. У Атиши дома остался маленький брат, поэтому она была умелой и ловкой помощницей.
Пользуясь тем, что Цаньян спит, Ицхаль провалилась в блаженную полудрему. На улице смеркалось, и в дымовом отверстии зажглась зеленоватая звезда. Ицхаль часто любовалась звездами в своей личной часовне или на балконе принадлежащих ей покоев Верховной Жрицы. Посмотрели бы ее послушницы на Ицхаль Тумгор сейчас!
Должно быть, она заснула, и Атиша не стала ее будить. Цаньян был уже достаточно большой, чтобы не просыпаться по ночам, и Ицхаль спала спокойным глубоким сном, пока что-то не разбудило ее, – отчетливое, как пощечина.
Она какое-то время лежала в темноте неподвижно, стараясь понять, что же ее потревожило. В темноте юрты она слышала ровное дыхание Атиши и ребенка рядом с собой: в отличие от степняков, мастеривших детям кожаную люльку и подвешивавших на крюках к потолку, Ицхаль предпочитала, чтобы Цаньян спал рядом. И сейчас он спал ровно и тихо, выпростав из-под меха маленькую ручонку. Вокруг юрты сгущалось, текло…что-то неуловимое. И это было опасным. Магическим. Ургашским.
Полог пошевелился, затем откинулся. Ицхаль быстро и бесшумно поднялась на ноги. Однако в следующий момент крик застрял у нее в горле, – в юрту ступило громадное, покрытое сивой шерстью сутулое существо с вытянутой, точно у волка, оскаленной, но несомненной человеческой мордой. Красные глаза вонзились в нее.
– Убирайся, пока я не уничтожила тебя, – прошипела Ицхаль, поднимая сжатую в кулак руку. Она так долго не пользовалась своей магией, что сейчас руку буквально жгло.
Что-то в поведении гхи показалось ей странным. Эти буквальные исчадия ада, – порождения ужасных ритуалов секты, которая готовит воинов не до, а после того, как они умрут, превращаясь в такое вот чудовище, всегда точно знают, за кем они посланы. Убить их обычными средствами почти невозможно. Однако обычно они не медлят перед тем, как напасть. Существо прорычало что-то нечленораздельное, сморщив не предназначенные для речи губы.