Шрифт:
Книга 3.
Он прибыл с горних высот, с неба богов,
Господин бескрайнего неба,
Потомок шести владык, богов-прародителей,
Обладающий троном Ньятри-цэнпо,
Господин страны предков
Явился на лоно земли.
Он пролился на землю, как дождь,
Он подошел к божественной горе Джангдо,
И громадная тяжелая гора ему поклонилась, перед ним склонилась.
И деревья, опережая друг друга, сомкнулись, сошлись вершинами.
И ручьи размыли берега.
Скалы и валуны почтили его,
Журавли приветствовали его, Ньятри-цэнпо.
Он пришел, как господин Тибета, как господин всех под небом.
О цэнпо, чья святость не имеет равной,
Кого приветствуют журавли
И чье деяние –
Глава 1. Урок милосердия
Осень 1375 года от начала правления императора Кайгэ по куаньлинскому календарю
Месяц Кипарисов
Нойто лежал в темноте, чутко вслушиваясь в дыхание спящих. Кухулен, хулан горных охоритов, приютивший его после того, как мальчик из рода Синих Щук осиротел, дышал последнее время плохо – тяжело, надсадно вздыхая, словно бы задыхаясь во сне. Седая Олэнэ, его жена, случалось, бормотала что-то невнятное и тревожное, будто бы и сейчас продолжала заниматься бесконечными домашними делами. Сумасшедшая всегда спала так тихо, что звук ее дыхания почти полностью растворялся в других звуках. Нойто не любил и боялся ее, эту женщину, которую хулан привел однажды в юрту и усадил в углу, – растрепанную, с остановившимся взглядом, сплетающую сосредоточенными пальцами невидимую нить.
Конечно, теперь он знал, кто она такая, и его неприязнь к ней с тех пор только усиливалась. Это из-за нее, Аю, убили хулана всех охоритов, внука Кухулена. И кто? Родной брат! А потом и убийца нашел свою смерть в несчастливом походе в ледяные горы Ургаха. Как почти все, что пошел за ним тогда. Уж конечно, хулан Хэчу бы не позволил стольким воинам зазря сложить головы! А теперь оба брата умерли, а дурная женщина осталась жить, да еще и Кухулен приютил ее, никчемную. Это несправедливо!
Впрочем, жизнь вообще несправедлива. Те, кто не заслуживают милосердия и снисхождения, получают его почему-то в первую очередь. А те, кто достоин, получают необоснованные и обидные отказы. При этой мысли ноздри Нойто дрогнули, и жгучий вкус недавней обиды заполнил рот. А он-то считал, что старик гордится своим приемным сыном, считает его достойным взять в руки оружие!
Нойто сглотнул горькую слюну. " На полную луну," – сказал вестник угэрчи. На полную луну угэрчи Илуге, военный вождь степных племен, ждет войско охоритов у Трех Драконов. Вчера ранним утром они выехали из становища, длинной цепочкой растянулись вдоль берега реки Шикодан, темно-зеленые, бурные воды которой на глазах превращались в густую, точно похлебка, маслянистую шугу. Нойто провожал воинов взглядом, пока не заболели глаза, а потом поплелся в юрту. Попытки Олэнэ утешить только раздражали, раздражало понимающее хмыканье Кухулена. Однако сидеть, насупившись, в углу скоро наскучило и Нойто отправился на берег реки – якобы осмотреть бредни. Там-то и понял вдруг, ясно и безошибочно: он пойдет все равно. Пусть даже придется идти одному, непрошенному. Пусть охориты после этого не признают его. Он пойдет к самому угэрчи! Этот человек стал ханом в поединке и отказался от ханства, смог пройти в колдовское царство ургашей и вернуться оттуда живым, спустился в подземное царство Эрлика и привел с полей Аргуна Небесного Жеребца. Такой не может не ценить основное качество воина – храбрость!
Чтобы ненароком не передумать, Нойто решил уйти в эту же ночь. И теперь ждал, напряженно вглядываясь в темноту, когда небо в дымовом отверстии слегка посереет. Поздний осенний рассвет застал его уже на ногах. Нойто бесшумно выскользнул из юрты, убедился, что никого не разбудил, подобрал припрятанный с вечера охотничий зимний спальник-ургух. Лук, колчан со стрелами, кресало и трут. Кожаный мешочек с сушеным мясом и мукой. Меч Кухулена, который он так недавно принял в подарок от знаменитого хулана, дрожа от гордости. Губы его на мгновение сжались, – хорошо, что старик нынче решил меч почистить и смазать, да и оставил на видном месте, иначе как было бы без меча?
Какое-то время в юрте было тихо, даже слишком. Потом Олэнэ заворочалась, приподнялась на локте, откинув назад седую косу. Ее глаза без труда определили по лицу мужа, что он не спит, и давно.
– Ушел он все-таки, – горестно сказала Олэнэ, – Почему не задержал его?
– Удержи снег в горсти, – пожал плечами Кухулен. Его лицо в сером утреннем свете казалось почти таким же темным, как медвежий мех одеял.
– Тогда почему не отпустил со всеми?
– Военный вождь сказал – рано ему еще. Еще месяца не прошло, как посвящение принял. Голову сложить недолго.
– Тогда почему не задержал? – повторила Олэнэ.
– В тепле только молоко быстрее киснет, – буркнул на это Кухулен.
– Э-эх! – Олэнэ махнула рукой, и отвернулась в очагу. Поколдовала над ним, потом обернулась к Аю. Женщина уже сидела на своем обычном месте в углу юрты, ее пальцы мелькали, лицо было сосредоточенным и усталым, как у женщин, занимающихся кропотливым, каждодневным, требующим большого искусства тканьем.
– Пойдем со мной, Аю, – ласково позвала Олэнэ, – Воды принесем, да и посмотрим, не возвращаются ли наши воины с перевала…
Кухулен поморщился. Женщина вскочила, обронив невидимую пряжу. Какое-то время она молча смотрела себе под ноги, словно ища ее там, потом ее лицо вдруг исказилось, слезы очертили на щеках блестящие дорожки. Олэнэ решительно взяла ее за руку и сунула кожаное ведро. Какое-то время Кухулен слышал их удаляющиеся шаги. Потом встал, закашлялся, – да так, что снова пришлось упасть на постель. Снова, уже с трудом, приподнялся.
– Да пребудет с тобой Аргун, сынок, – прошептал он, с явным трудом перебравшись к очагу и наклонив голову над ароматным травяным паром, начавшим подниматься от котелка. – Да будет дорога твоя пряма, рука верна, а смерть легка, как поцелуй девушки…
Нойто не составило труда найти след, однако догнать своих воинов шансов не было – где уж пешему догнать конных! По мере того, как тропа все глубже уходила в лес, смыкались над головой темные кроны, гася остатки скудного света, он чувствовал себя все неувереннее. Конечно, ему случалось уже ходить на долгую, иногда длящуюся целый месяц, охоту. Но никогда – одному.
Поневоле он чутче прислушивался в шорохам леса, обводил путаницу сомкнутых ветвей настороженным взглядом, до боли сжимая лук.
– Ничего, – бубнил он себе под нос, упрямо вытаскивая из глубокого уже снега ноющие ноги в снегоступах, – Лесом только три дня идти, потом к озеру Итаган выйду, там степь уже пойдет… Можно было бы и кругом обойти, но ведь не успею. А так – чего мне бояться!
Он встряхивался, гордо задирал подбородок, словно его мог кто-то видеть, и шел. Когда совсем стемнело, Нойто сложил костерок под высоченной елью, стянул шалашом нависающие ветки, как учил его Кухулен, и лег, привалясь спиной к шершавому стволу. Сон этот, конечно, не то что в юрте, где спишь глубоко, спокойно. Нойто то проваливался в зыбкую, чуткую полудрему, то встревоженно приподнимал голову, услышав в глубине леса какой-то шорох. Ему было страшно, так страшно, что не хватало сил даже храбриться – хотелось только, стиснув зубы, переждать эту бесконечную, враждебную, полную обрывков видений ночь. Ему все время мерещился чей-то голодный и жадный взгляд из темноты, казалось, что вокруг на мягких лапах ходит большой зверь. Ноги мерзли, но Нойто не решался лишний раз шевельнуться и мысленно обзывал себя самыми обидными словами, как сопляка и труса. Бояться в это время года в лесу можно только волков, да еще, может, не нашедшего берлогу медведя. Волков он издалека услышит и сможет укрыться на дереве. А медведя встретить – это еще умудриться надо, осень была богата на плоды, медведи, кроме,может, самых больных, жиру нагулять должны были. Нойто трясся от холода в своем меховом спальнике, повторял про себя эти мысли, словно заклинание, и ждал рассвета.