Князь Николай Борисович Юсупов. Вельможа, дипломат, коллекционер

Буторов Алексей Вячеславович

Н. И. Троцкая. Заведующая Отделом музеев Наркомпроса. Фотография 1920-х гг.

Автор этого романтического описания Архангельского граф Отто фон Бисмарк, будущий германский «железный канцлер», бывший в 1859–1862 годах послом Пруссии в России, человек вовсе не романтических настроений. Интересно, что в Петербурге он жил на Английской набережной в доме графа Стейнбока (потом Кокорева) на углу Замятина переулка. Эта часть города тесно связана с историей Петербургского Английского собрания.

Княгиня Зинаида Николаевна Юсупова, последняя владелица Архангельского, опубликовала на страницах «Русского Архива» несколько небольших заметок об истории своей семьи и ряд документов из семейного архива, в том числе посвященных «железному канцлеру».

Традиции русской придворной жизни складывались так, что вплоть до начала XX века Архангельское выполняло неофициальную роль царской подмосковной резиденции. Романовы сколько ни пытались, но на протяжении всего 19-го столетия так и не смогли обустроить для себя официальную резиденцию вблизи древней столицы России, как это полагалось по этикету. Дворец в Коломенском сломали, дворец в Царицыне так и не отделали. «Петровский замок» или дворец в Нескучном на роль парадной резиденции явно «не тянули». Поэтому ее функции выполняли усадьбы богатейших русских вельмож

в ближайших окрестностях второй столицы. Архангельскому эта честь выпадала с завидным постоянством, начиная с царствования Александра I.

Вывеска санатория Министерства обороны СССР «Архангельское». Любительская фотография 1950-х гг. Собрание автора.

Николай I стал первым императором, в честь которого в дни коронации в 1826 году в усадьбе устраивался пышный коронационный прием. Императрица Мария Федоровна после этого осталась в Архангельском на несколько дней «запросто» — отдохнуть от празднеств в обществе милого, старого друга — князя Николая Борисовича.

В честь приездов представителей царского рода в имении регулярно проходили пышные праздники. После посещения императорской особой парк Архангельского украшался очередным памятным монументом — традиционной колонной. Разумеется, царских приездов бывало значительно больше, чем установлено колонн. Просто в память об очередном посещении на постамент памятника устанавливалась дополнительная доска, где отмечалась дата приезда. Имелась еще «книга почетных посетителей», из которой после революции имена «владетельных особ» безжалостно вымарывались новыми хозяевами имения.

Последний коронационный прием устраивался в Архангельском в честь последнего императора из рода Романовых — Николая II. Это торжественное событие памятником отметить успели, но сохранился он только на фотографии. Монумент возвышался на главной оси партера, ближе к оранжереям и явно мешал при эксплуатации здания военного санатория. Переносить его не стали, а просто ликвидировали — по соображениям «классового характера» в том числе. Архангельское также постоянно посещали иностранные коронованные особы и дипломаты высшего ранга, для которых давались обеды, устраивались театральные праздники и фейерверки.

Последний раз сами законные владельцы побывали в своем имении летом 1917 года. Уже осенью к их титулу прибавилось слово «бывшие»…

Князья Юсуповы благополучно успели ускользнуть из объятой революционным пламенем родины, тогда как основная часть их богатств и громадный архив перешли в пользование пролетариата. Надо сказать, что попользовался он ими на славу [345] .

Первым истинно пролетарским «пользователем» Юсуповских богатств стал Лейбла Давидович Бронштейн — второй по значимости после Ленина вождь мирового пролетариата. Он жил в России под псевдонимом Лев Троцкий. Его супруге, Наталье Ивановне Троцкой, после переезда советского правительства из Петрограда, очень не понравилась Москва, которую большевики одно время думали переименовать как раз в Троцк. Наталья Ивановна, по известной аналогии, предпочитала круглый год жить за городом.

345

В первые годы существования музея-усадьбы «Архангельское» в его стенах неожиданно случилась дуэль. Поскольку дуэлянты дворянскими конями не блистали, то прошла она в форме заочного состязания. Последователи и поклонники дуэлянтов продолжают ее и в наши дни, но теперь чаще в виде мышиной возни на страницах провинциальных изданий. До революции усадьба Архангельское в большой русской литературе отразилась весьма и весьма скромно. Авторизированный кусочек в переводе «Садов» Делиля А. Ф. Воейкова, восторженные строчки Н. М. Карамзина, описание А. И. Герцена и… практически все. Оно и понятно — частное, княжеское владение. Совсем другое дело советское время. Усадьба стала «общенародной собственностью», и вокруг нее начались литературные игры и даже баталии, впрочем, заметные преимущественно узкому кругу лиц посвященных. И уж совсем нежданно-негаданно Архангельское стало местом действия своеобразной литературной дуэли. Заочными, разумеется, дуэлянтами выступили два писателя — знаменитый теперь Михаил Афанасьевич Булгаков и Александр Васильевич Чаянов, знаменитый много менее (к сожалению, знаменитость у нас давно не определяется уровнем таланта). Выдающегося ученого Чаянова Булгаков до некоторой степени признавал «сочинителем», чья «Московская гофманиада» оказала определенное влияние на его творческие поиски, связанные с будущими образами «Мастера и Маргариты». Первые московские произведения Булгакова также создавались не без некоторого влияния сочинений Чаянова. Ну и, как водится, не слишком благодарный последователь взялся переиграть в заочном споре «классика жанра». «Героем» литературного поединка и стало Архангельское. Михаил Афанасьевич Булгаков в начале 1920-х годов собирал материалы для исторической пьесы о Григории Распутине, в которой предполагалось вывести и князя Феликса Юсупова-младшего. В 1923 году он посетил Архангельское, а уже в 1924 опубликовал рассказ «Ханский огонь», одной из сюжетных линий которого стал пожар богатой барской усадьбы. Современные исследователи считают, что в описании сгоревшей барской усадьбы явно просматривается облик Архангельского и его бывших обитателей, выведенных Булгаковым под «говорящей» фамилией князей Тугай-Бег-Ордынских. «За полторы тысячи лет смотрел со стен род князей Тугай-Бегов, род знатный, лихой, полный княжеских, ханских и царских кровей». Нашлось в описании Михаила Афанасьевича и место «разорителю» Архангельского — князю Борису Николаевичу, точнее копии его конного портрета работы Гро. Трудно согласиться с писателем, что князь не любил свою мать. Вот отца он точно ненавидел. «Юный, курносый, с четырехугольными звездами на груди, красовался на масляном полотне напротив и с ненавистью глядел на свою мать. А вокруг сына и матери до самого лепного плафона глядели княгини и князья Тугай-Бег-Ордынские со своими родственниками». На самом деле портреты в столовой изначально размещались таким образом, чтобы с полотна работы Гро Борис Николаевич смотрел просто в окно. Однако не слишком добрые отношения в княжеской семье писатель смог подметить совершенно верно. «Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверх через большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты, повернувшись, увидали пройденный провал лестницы, и балюстраду с белыми статуями, и белые простенки с черными полотнами портретов, и резную люстру, грозящую с тонкой нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то, вились и резвились амуры…»(Бугаков М. А. Собр. соч. М.1988. Т. 2.) Некоторые писатели обладают даром провидца. К счастью, Михаил Афанасьевич был лишен его почти начисто. Большой дом в Архангельском не горел при Советах ни разу. Пожары 1920, 1921 и 1927 годов случались в служебных постройках усадьбы, хотя новые «хозяева» хозяйствовать умели не особенно хорошо. Да и князь Феликс Феликсович Юсупов-младший никогда в Архангельское не возвращался. С нечистой силой он явно водил знакомство — не случайно нарисовал большую серию изображений всякой нечисти, создавая образы по какому-то «наитию», а не из собственных фантазий. Только вот перенестись через советскую границу и сжечь Архангельское нечистая сила князю никак не помогла… А. В. Чаянов, нисколько не меньше Булгакова знакомый с нечистой силой, в литературе предпочитал иметь дело с образами и силами положительными, чистыми. Поэтому он не стал заставлять героев

своих произведений поджигать музей-усадьбу «Архангельское». Более того, среди не очень большого количества исторических зданий и памятных мест старой Москвы, которые он очень хорошо знал, Чаянов перенес Архангельское в далекое будущее, рассказав о нем в «Путешествии моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Описание музея появилось в главе шестой, «в которой читатель убедится, что в Архангельском за 80 лет не разучились делать ванильные ватрушки к чаю». «Лес расступился, и вдали показались стройные стены Архангельского дворца. Крутой поворот, и авто, шумя по гравию шоссе, миновал широкие ворота, увенчанные трубящим ангелом, и остановились около оранжерейного корпуса, спугнув целую стаю молодых девушек, игравших в серсо. Белые, розовые, голубые платья окружили приехавших, и девушка лет семнадцати с криком радости бросилась в объятья Алексеева спутника. — Мистер Чарли Мен, а это Катерина, сестра! Через минуту на лужайке архангельского парка, рядом с бюстоколоннами античных философов, гости были усажены у шумящего самовара за стол, на льняных скатертях которого высились горы румяных ватрушек. Алексей был закормлен ватрушками обольстительными, пышными, ванильными ватрушками, и душистым чаем, засыпан цветами и вопросами об американских нравах и обычаях и о том, умеют ли в Америке писать стихи, и, боясь попасть впросак, сам перешел в наступление, задавая собеседницам по два вопроса на каждый получаемый от них. Уплетая ватрушку за ватрушкой, он узнал, что Архангельское принадлежало „Братству святого Флора и Лавра“, своеобразному светскому монастырю, братья коего вербовались среди талантливых юношей и девушек, выдвинувшихся в искусствах и науках. В анфиладе комнат старого дворца и липовых аллей парка, освященного былыми посещениями Пушкина и блистательной, галантной жизнью Бориса Николаевича Юсупова с его вольтерьянством и колоссальной библиотекой, посвященной французской революции и кулинарии, — шумела юная толпа носителей Прометеева огня творчества, делившая труды с радостями жизни.(Именно Бориса Николаевича, а не Николая Борисовича. — А. Б.) Братство владело двумя десятками огромных и чудесных имений, разбросанных по всей России и Азии, снабженных библиотеками, лабораториями, картинными галереями, и, насколько можно было понять, являлось одной из наиболее мощных творческих сил в стране. Алексея поразили строгие правила устава, почти монастырского по типу, и та сияющая, звенящая радость, которая пропитывала все кругом: и деревья, и статуи, и лица хозяев, и даже волокна осенних паутин, реющих под солнцем». (Чаянов А. В. Московская Гофманиада. М. 2006.) Ревностный сторонник сохранения русской старины, Чаянов и в кошмарном сне не мог представить, что как раз описанные им в «Путешествии» архитектурные сооружения Архангельского частью канут в небытие уже при его жизни, а частью ненадолго переживут его. И «широкие ворота, увенчанные трубящим ангелом», и «оранжерейный корпус», точнее сразу оба, оказались снесены во время работ «по приспособлению» Архангельского «для отдыха трудящихся масс». Они остались теперь только на фотографиях да еще в иллюстрациях Алексея Ильича Кравченко, исполненных к «Путешествию» и опубликованных вместе с текстом лишь 80 лет спустя… Кстати, Чаянов перепутал князя Николая Борисовича Юсупова с его сыном Борисом Николаевичем, который в Архангельском отродясь не жил, а уж вольтерьянцем и читателем книг громадной отцовской библиотеки тем более быть никак не мог. Так в Архангельском неожиданно сошлись два направления русской литературы 1-й половины XX века — та, что ближе к силе нечистой, и та, что старалась от нечисти пребывать подальше. Как водится, сторонники и особенно сторонницы нечистой силы и в наши дни действуют активнее и напористее. Так, госпожа М. В. Ногтева в статье «Ханский огонь» Михаила Булгакова (реалии и художественный вымысел) ни единым словом не обмолвилась о Чаянове как явном литературном предшественнике Булгакова. Будто его и вовсе не существовало, в Архангельском, по крайней мере. Оно и поятно — «враг народа», а госпожа Ногтева во врагах разбирается отменно; как говорят, у нее на это родовой нюх. (Ногтева М. В. «Ханский огонь» Михаила Булгакова (реалии и художественный вымысел) Альманах «Красногорье» № 3, 1999. В качестве собственного художественного вымысла госпожа Ногтева приписала супруге князя Николая Борисовича Татьяне Васильевне роман с императором Николаем Павловичем, который ей в сыновья годился, и целомудренно «не заметила» его же пылкий роман с невесткой Николая Борисовича Зинаидой Ивановной, рожденной Нарышкиной.

Надо отдать должное первым большевистским вождям — вкус к усадебной жизни у них имелся отменный, не то, что в более позднее время, когда все свелось исключительно к номерным Горкам — 1,2,3 и так далее. Нарком просвещения А. В. Луначарский избрал своей резиденцией музей-усадьбу Вяземских-Шереметевых «Остафьево», причем пользовался ею вместе с бывшими владельцами, графами Шереметевыми, теми, кто не успел или не смог сбежать. Шереметевы, как и Юсуповы, состояли многолетними членами Московского и Петербургского Английских клубов, где проводили немало времени. Сохранились милые воспоминания о том, что когда просвещенному наркому хотелось подарить своей подруге жизни, актрисе товарищ Розенель какой-нибудь изящный музейный экспонат, он вступал в споры и пререкания с «бывшим графом». Не даром даже «литературный вождь пролетариата» Демьян Придворов-Бедный рифмовал в своих эпиграммах Розенель и панель. Луначарский в долгу не оставался, отвечал не менее хлестко. Он обозначал истинные имена Демьяна только первоначальными буквами слов — «б» и «ж». Остальное читать стыдно.

Корпус санатория «Архангельское». Современная фотография автора.

У Троцких же все обстояло иначе, «во вкусе милой старины». По слухам, жесточайший диктатор, уничтоживший не один миллион человек, в семейной жизни оставался тих и мил, искренне боялся своей супруги — своеобразной революционной Кабанихи. Впрочем, в завещании, написанном за полгода до трагической гибели, Троцкий признавался, что «рядом со счастьем быть борцом за дело социализма, судьба дала мне такое счастье быть ее мужем» в продолжение сорока лет.

М. М. Антакольский. «Ангел». Надгробие княжны Т. Н. Юсуповой возле усадебной церкви Архангельского. Фотография 1900-х гг. (Памятник перенесен в павильон.)

Под «дачку» вождь скромно занял второй этаж дворца, переоборудованный последними владельцами по последнему слову техники. Помещения предоставляли редкостный в революционное время комфорт. Встречаются сведения о том, что в театре Гонзага располагалась собственная электростанция (в цокольном этаже); не имелось проблем с водой или канализацией, второй этаж Большого дома имел собственную систему отопления. К тому же его наполняли уникальные художественные сокровища, непрерывно пополняемые за счет свозимых из соседних помещичьих усадеб ценностей.

Окна «дачки» Троцкого выходили на Пушкинскую аллею, символизируя то, что действительно «во всем виноват Пушкин». В путеводителях 1920-х годов стыдливо указывалось, что второй этаж дворца закрыт для посетителей. Революционная дачная идиллия длилась вплоть до высылки Льва Давидовича «в Алма-Аты».

Г. К. Барт. «Скорбь». 1908. Надгробный памятник князю Николаю Феликсовичу Сумарокову-Эльстон возле усадебной церкви в Архангельском. Современная фотография (перенесен в парк усадьбы).