Князь Никто

Фишер Саша

— Библиотека… — прохрипел он. — Они сказали, что это настоящая…

— Наврали, — я пожал плечами. — Это не старинные книжки, точно тебе говорю, Кочерга.

— А ты почем знаешь, Ворона? — Кочерга попытался рассмеяться и поздно понял, что это ошибка. Его тело сотряс кашель, изо рта выплеснулась кровь. Он побледнел еще больше и замер.

Умер? Я склонился ближе. Нет. Еще жив. Булькающее и свистящее дыхание было слышно, даже если не прикладывать ухо к груди.

Он снова открыл глаза. Только смотрел он теперь не на меня, а на порхающий над нами светящийся шарик. Глаза его стали удивленными. Губы сложились буквой «О».

— Ты не Ворона… Кто ты такой? — вдруг сказал он почти нормальным голосом. Предсмертное откровение?

— Точно,

я не Ворона, — сказал я. — Только уже неважно, правда? А чья была библиотека-то?

— Брюса… — снова зашептал Кочерга. — Якова Брюса.

К концу фразу голос совсем пропал.

— Принести воды? — спросил я.

Но Кочерга уже не ответил. Он уставился куда-то мимо меня. Не в потолок, куда-то дальше, в те дали, которые недоступны живому взгляду. Рот его несколько раз открылся-закрылся.

Потом из взгляда его медленно утекла жизнь. Как будто фонарь внутри головы выключили. Только что были глаза — зеркало души, и вот уже просто пустые стекляшки. Я протянул руку и прикрыл веки. На одном глазу получилось, второй так и остался частично открытым. Шрам не позволил мне его закрыть.

— Да уж, весело тут у вас, — пробормотал я, поднимаясь.

И тут до меня наконец дошли его слова. Чья библиотека, он сказал? Якова Брюса?

Я метнулся обратно в большую комнату и поднял с пола черную книгу. Открыл на форзаце. Посмотрел на овальную печать, обрамленную лепестками.

Губы мои поневоле стали расплываться в довольной улыбке.

Я вспомнил, что такое важное мне сегодня снилось!

Глава 11. Кое-что о толковании сновидений

Мне снился разговор с Прошкой Брюсом. Я вроде бы и помнил его, и нет. Мы сидели в его лаборатории, которая до того, как он поселился в этом заброшенном поместье, была обычным амбаром. Большим амбаром, его еще финны построили. Прошка мне пытался объяснить гениально устроенную в этой квадратной деревянной коробке систему вентиляции, но я невнимательно слушал. Вдоль дощатых стен — длинный стол, уставленный колбами, ретортами, пробирками, чашами и прочим инвентарем из стекла и металла, который для непосвященного человека видится просто набором непонятных сосудов. В углу — пышущий жаром кирпичный корпус атанора, алхимической печи. У противоположной стены — книжный шкаф, сколоченный его же руками. Грубо, но надежно. Все полки, от пола до потолка, заняты книгами. Толстенными, в пару пудов весом, инкунабулами. Крошечными, с пловину ладони, с тончайшими страницами из рисовой бумаги, покрытыми причудливыми значками тайнописи. Обычными на вид, со стертыми прикосновением множества пальцев обложками. С тремя грубо пробитыми насквозь дырами, что означало, что добыл Прошка эти книги в хранилищах запрещенной литературы. Кроме книг на полках высились груды свитков из пергамента, бумаги и, кажется, даже из папируса.

Прошка не признавал слуг, никого не подпускал к своей святая святых. Ни наемных работников, ни поваров, ни уборщиков, ни горничных. Даже печь свою по кирпичику сам собрал. И пыль с многочисленных своих книжек и алхимической посуды сам стирал.

А в дальнем углу амбара — матрас, низкий столик и настольная лампа. Чтобы можно было даже спать, не отходя от рабочего места.

— …они просто не там ищут, — рассказывал Прошка, развалившись на простом деревянном стуле. Его манера удобно устраиваться в любом месте делала его похожим на кота. Эти животные тоже умеют разлечься на ребристой металлической поверхности, свесить безмятежно лапку и всем своим видом демонстрировать, что им удобно. Так и Прошка. Стул в прошлой жизни явно служил креслом для посетителей в какой-нибудь канцелярии, а мебель для бюрократических контор делают явно признанные пыточных дел мастера. Только Прошка как-то ухитрялся раскинуться на этом деревянном недоразумении так вольготно, что прямо-таки зависть брала. — Понимаешь, друг мой, припрятанные сокровища Якова Брюса пытаются найти

все время. Из его дома и трех усадеб вывезли массу всяких диковин, книги, драгоценности и деньги. И им все кажется, что это не все. Что где-то хитрый чернокнижник припрятал самое главное. И вот уже и Глинки по кирпичику разобрали, и Сухареву башню разрушили, и в Пятую Гору хрен знает какую по счету экспедицию снаряжают, хотя там от всего поместья уже одна только кирпичная коробка осталась…

— Так значит, нет никакого сокровища? — спросил я. Великим даром сидеть на канцелярских стульях и не чувствовать себя за что-то наказанным, я не обладал, так что сидел я на его матрасе.

— Как это нет? — простецкое прошкино лицо засияло улыбкой. — Конечно же есть. Мой дальний предок Яков Брюс был очень хитрым и запасливым парнем.

— Он не был твоим предком, — сказал я.

— Ой, ты придираешься сейчас! — Прошка поморщился и махнул рукой. — Но родственником был. Двоюродным пра-пра-пра-прадедом. Но может статься, что из всей родни я понимаю его лучше остальных.

— А что же сам его сокровища не достанешь? — спросил я иронично. — Прозябаешь в нищите, по заброшенным домам мыкаешься…

— Боюсь, — Прошка виновато развел руками.

— А говоришь, что понимаешь лучше всех! — засмеялся я.

— Вот потому и боюсь, что понимаю! — лицо Прошки было серьезным. — Вот ты знаешь, к примеру, почему местные селяне ко мне не суются? А потому что ученые уже. Пришел один такой дань с меня требовать за то, что пустующий дом занял. А домой ему пришлось ползти. Потому что «чертов студень» в его ногах ни одной косточки не оставил. Растаяли, что свечной воск. Или тати ночные забирались ко мне разок. Решили, добыча легкая, раз один живу. Рассказать, что они друг с другом сделали?

— Нет уж, уволь! — я заставил себя засмеяться, но получилось невесело. — Это ничего, кстати, что я на твоем матрасе сижу? У меня ничего ценного не отпадет? Или, там ослиные уши не отрастут?

— Про ослиные уши наврали тебе, — буркнул Прошка и махнул рукой. — Ну или, скажем так, приукрасили. Уши у того пастуха просто распухли… Или ты пошутил?

— Ты хочешь сказать, что вокруг этого поместья расставлена куча ловушек, и я ни одну не заметил, пока за тобой шел? — по спине пробежал легонький холодок. Прошкины эксперименты я себе уже неплохо представлял… Не так страшно получить вражескую пулю или даже от чумы умереть, как оказаться в одночасье обрубком человека, у которого еще и с мозгами не все ладно.

— Так я это все к чему веду-то! — Прошка вскочил со стула и бросился к своему алхимическому столу. Одна из колб вдруг выбросила клуб густого белого дыма. Прошка аккуратно снял ее щипцами с горелки и переставил на толстенную деревянную доску. Оказывается, он даже сейчас какой-то эксперимент проводил… — Тот самый Брюс, который Яков Вилимович. Сподвижник Петра Великого, непревзойденный чародей, чернокнижник и прочая, прочая… Он был мастер прятать тайное в очевидном…

Я помнил этот наш разговор и всю ту ситуацию. Потом эта дурацкая колба разлетелась на осколки, и весь амбар заполнил едкий вонючий дым. Запах он имел настолько противный, что из глаз вышибало слезы. Потом мы почти ослепшие выскочили из амбара, долго промывали глаза, нос и рот, чтобы их перестало жечь. Потом я перевязывал Прошке порезанные стеклом руки… И к разговору про гипотетическое сокровище Якова Брюса так и не возвращались.

Но во сне моем все получилось по-другому.

Как будто сменилась картинка. И вот мы уже вовсе не в прошкиной лаборатории под Выборгом, а неспешно прогуливаемся по Екатерингофскому парку. По зеркальной глади скользят лодочки, близ ротонды играет оркестр, детишки гоняются за раскормленными утками… Это было то место, гда мы с Прошкой ни разу не были. Прошке претили праздные прогулки, а у меня с Екатерингофом была связана неудачная любовная история еще в раннем отрочестве, и я поклялся себе, что ноги моей в этом парке больше не будет.