Князь Рус
Шрифт:
Его взгляд стал задумчивым. Она смотрела во все глаза на него, в его жуткое лицо, и только краем сознания отмечала, что взгляд уже не упирается в стены, вдали видны деревья дубовой рощи, а слева от плеча великана далеко-далеко прочерчивает светлеющее небо стена града, которую отсюда не должно быть видно вовсе.
– Нет на мне перьев, – ответила она твердо. – Я пряталась в подполе. Я простая иудейка.
Его глаза расширились:
– Трое суток?
– Да.
Он покачал головой:
– Удивительный народ. Любой из нас
– Я и вышла, – сказала она твердо. – Ты можешь убить меня, можешь сделать все, что хочешь. Я сама буду служить тебе, как последняя рабыня. Но только прошу тебя, не губи моего отца! Он там, в яме.
Великан насмешливо сощурился:
– Может быть, пусть там и остается?
– Нет, – воскликнула она с отчаянием. – Я люблю своего отца. Вам, варварам, не понять. Спаси его! И я стану твоей рабыней.
Он подумал, сказал с непониманием:
– Да ты и так моя рабыня. Если решу, что тебе стоит жить. А нет – удавлю, чтоб под ногами не пищало.
От страха и усталости в голове у нее шумело, смерть в самом деле не казалась страшной. Но тогда умрет и отец, который воспитал ее сам, когда умерла мать…
– Рабыни по клятве стоят дороже, – возразила она. – Меня не надо водить на веревке. Не надо запирать! Слово держит крепче любых оков.
Великан смотрел насмешливо, потом в синих глазах появилось что-то вроде понимания. Прорычал:
– Это верно.
– Помоги…
– Клянешься?
– Клянусь, – ответила она с легкостью. Скиф не понимает, что клясться перед ним – все равно что давать клятвы домашнему скоту. – Помоги отцу, а я стану твоей рабыней! И буду выполнять все твои прихоти.
Он смерил ее задумчивым взором:
– Да как ты будешь их выполнять… такая крохотная? Но я возьму тебя, чтобы ребята рты пораскрывали. Таких игрушечных женщин еще никто не видывал!.. Правда, отмывать придется до-о-олго.
Он поднялся, и она едва не упала с бревна, задирая голову. Конь повернул удлиненную голову, он выглядел умнее этого скифа, великан что-то сказал ему, и конь удовлетворенно фыркнул, побрел дальше.
– Это я игрушечная?
– Кукольная, – оскалился он в довольной улыбке. – Скорее всего ты все-таки не человек… Но тем больше мне позавидуют! Конечно, если выветрю тебя раньше, чем покажу.
Он уже не казался ей страшным. Великаны всегда оказывались в сказках глупыми, их обводили вокруг пальца даже дети. Хева ощутила, как на смену ужасу приходит боязливое презрение. Сила есть – ума не надо. Сила – уму могила…
Неспешно он поднял ляду, ей показалось, что воздел ее одним пальцем, крикнул в темную глубину:
– Эй, кто там есть?
А Хева торопливо закричала:
– Отец, это я, Хева! Ничего не бойся!.. Уцепись за лестницу, тут один глупый великан вытащит ее вместе с тобой!
После паузы донесся слабый голос, в котором было столько боли и страдания за нее, что у Хевы навернулись слезы:
– Дочь моя… что стряслось?
– Отец, – закричала она быстро, – со мной все в порядке!.. А с весью… Ну, ты сам знаешь. Поторопись… или погоди, я сама слезу, помогу!
Страшась, что великан передумает, она быстрой ящерицей юркнула в лаз, сбежала по перекладинам прямо в отцовские объятия. Он сумел стать на колени, но его пальцы тщетно хватались за покрытые плесенью перекладины.
– Отец, я помогу… Он не может спуститься, его никакая лестница не выдержит! Хватайся, а я буду держать тебя… Вот так… еще… ноги поставь на перекладину, на одних руках не удержишься… Эй, огромина! Тащи!
Отец прошептал тихо:
– Ты разговаривала со… скифом?
– Отец, – ответила она тоже шепотом, хотя великан явно не знает языка избранного народа, – он огромный и глупый! Мне уже совсем не страшно. Ну, почти не страшно.
– Ох, дочь моя…
Лестница трещала под двойной тяжестью, но они двое стояли на разных ступеньках, светлый квадрат приближался, только его заслоняла грозная фигура, и Хева чувствовала, как у ее отца от страха и безнадежности слабеют пальцы.
– Отец, – закричала она отчаянно, – держись! У меня же больше никого на свете нет!
Его пальцы стиснулись на перекладине, она видела. А в следующее мгновение сопящий великан вытащил лестницу, и как раз вовремя: гнилые жерди переломились, и Хева с отцом рухнули в черный пепел рядом со зловонной дырой подвала.
Отец часто и жадно дышал, в лице был страх. Глаза дико уставились на великана. Даже не заметил, что взгляд свободно простирается во все стороны, не натыкаясь на соседние дома, сараи, амбары, конюшни. Дикий скиф скользнул по нему равнодушным взором, его глаза снова обратились к Хеве.
– Все. Я уже вытащил.
Она живо возразила:
– Не все! Он здесь умрет, не видишь?
Он уставился бараньим взглядом:
– Ты хочешь, чтобы я отнес это нечто дохлое волхву? Он уже разложился. Не слышишь, какой смрад?
– Не слышу, – сказала она, – его нужно отнести шаману. Только нашему.
Он вытаращил глаза:
– А где ваш?
Ее сердце забилось еще чаще. Сказала как можно небрежнее:
– В Новом Иерусалиме, где же еще? Только тот шаман может спасти моего отца.
На его лице появилось сильнейшее отвращение. Она поняла, что великан сейчас откажется, сказала торопливо:
– И тогда я стану твоей верной рабой!
Он фыркнул:
– Ты уже сейчас моя рабыня!
Сердце ее упало. Однако сумела проговорить почти все тем же уверенным и даже, насколько смогла, насмешливым тоном:
– Да, плеть и железо могут многое. Но надо быть очень тупым, чтобы совсем не видеть разницы между покорным рабом и верным.
Он нахмурился, и она подумала в страхе, что он в самом деле слишком туп, чтобы видеть разницу. Особенно разницу между просто покорной женщиной и преданной.