Князь Рысев 3
Шрифт:
Оттолкнув меня прочь, словно околачивающуюся под ногами чушку, «фантазии» накинулись на камень, раскатистыми блямбами обрушившись на булыжник. Стон, пронесшийся у меня над головой скорбным мычанием ударил куда-то наверх. Вздрогнул весь «Ъеатр», с потолка повалилось крошево. Монолитные стены обещали в следующий раз пойти трещинами, заскрипели, пытаясь удержать больше обычного стальные сваи колонн.
— Что ты стоишь? — выкрикнула Егоровна.
Она привыкла видеть меня в постоянном движении. Готовый в любой миг сорваться в погоню, сейчас же я пребывал в ступоре. Мир наконец-то решил больше не играть
Старуха зарычала так, что месиво художника содрогнулось. По кусочку она возвращала себе себя. Острые, словно бритва, когти вспарывали месиво, расшвыривая его клоками. Из черных глаза налились кроваво-алым, девичий рот обратился в жуткого вида харю. Нижняя челюсть раздвоилась, обнажая влажные, покрасневшие от чужой крови клыки.
Будто тот, кто уже давным-давно растратил в себе почти все человеческое, кроме амбиций, мог испугаться.
— Чего ты встал?! — Ее окрик на этот раз был куда отчаянней, чем в прошлый раз. Он ударил по мне, словно плеть, заставил встрепенуться — я снова глянул на чернильные кляксы, твердеющие на плоти булыжника мощи.
Ясночтение не давала им описания, не желая подсказывать, что же с ними делать. Будто потеряв голову от отчаяния, я бросился на них. Горячее месиво больше походило на исходящую жаром жвачку. Я потянул кляксы на себя, надеясь отодрать ее, скинуть вниз — тщетно. Она тянулась, будто расплавленный асфальт. Чернильное нечто сопротивлялось, не желая покидать насиженное место, норовила обжечь в ответ.
И все же мне удалось. Оставляя четкие следы мрачных отметин, затвердевшей бляшкой она свалилась вниз, тут же рассыпавшись, как необработанная глина.
Она плохо отлипала от ладоней, наросты спешили захватить и мое тело, липли к коже, растворяя в своих недрах мой первоначальный облик.
Когда ломают пальцы — больно. Когда их выкручивают щипцами, пытаются изогнуть под неестественным углом, дабы расхохотаться под чудовищный хруст — больно. А когда само мироздание перерисовывает их на новый, абсолютно чуждый тебе, но понятный ей манер, не чувствуешь совершенно ничего.
Я ничего не чувствовал...
Здравый смысл желал взглянуть на руки: таким естественным движением поднять ладони и взглянуть на то, что же с ними случилось.
Я отнекивался, крича, что на это нет времени — потом, обязательно и в первую очередь, ну а сейчас...
Жутко было признаваться самому себе, что я попросту боялся увидеть нечто ужасное.
Место силы потускнело. Там, где раньше в блестящих светло-голубым светом личинках покоились сюжеты, интриги, драмы, теперь дымилось пустоглазое ничто. Место силы еще не умирало, но его уже нещадно лупили. Егоровна раз за разом пропускала удары — вся мощь сатанинской невесты не могла противостоять могуществу великого ума. Кирпичик по кирпичику новый обладатель Кисти Мироздания вытаскивал из бывшей старухи то, из чего она состояла. Еще чуть-чуть, говорил взгляд незримых, мутных буркал, — и она обрушится, посыплется, обратится в ничто. И вот тогда для нее
Я скидывал один нарост за другим, топтал ногами. Шипели ботинки, трещал по швам купленный на Бискины деньги костюм. Знала ли демоница, что здесь случится, или была в неведении до самого конца?
Я не искал лишних ответов. Клякса, будто ей надоело, что я столь вольно обращался с ее собратьями, взбунтовалась. Влажным щупальцем стеганула мне по лицу, сбивая с ног. Плетью потянулась к шее, но я поймал ее на лету, резко дернул на себя, отчаянно сплюнул. Потащил мерзость к себе, но художник прыснул мне акварелью прямо в лицо. Глаза будто вспыхнули огнем, я заревел, чувствуя, как внутрь проникает сама мгла. Развернулся на месте, почуял щелчок по плечам — словно зная, что место силы, а в особенности этот булыжник, вытворяет с благородными, меня спешили прижать к нему всеми силами.
Я сопротивлялся. Мерзкая дрянь помимо глаз залепила нос, не дала завыть, закрыла собой рот, словно грязной ладонью. Уперевшись руками в плоть камня, я боролся, словно зная, что потеряю себя сразу же, как только меня макнут в высокий стиль поэзии лицом.
Сложно сопротивляться неотвратимому. Будто собираясь нырнуть в тухлую, вонючую воду, я задержал дыхание, инстинктивно, как в детстве, надувая щеки. Сознание сразу же провалилось. Его будто попытались вырвать из тела — могучий великан, дух театра, в поварском колпаке с уставшей миной на лице готов был разделать меня на идеи, смыслы и что-то там еще. Меня замутило от творящейся образности. Плен камня казался душным, душа норовила вырваться прочь.
Меня швыряло из одной декорации в другую. Перед глазами мелькали шекспировские трагедии — Джульетта щерилась острыми клыками на истерзанный труп Ромео. Пушкин скакал с одной ветви могучего дуба на другую, гремя золотой цепью. Ученый кот с громким мявом норовил унести хвост прочь и не попадаться под горячую руку. И все это под грохочущий аккомпанемент последнего дня Помпеи — грозный вулкан, заволакивая дымом небеса, готов был исторгнуть из своих недр губительное содержимое.
С меня словно кто-то слоями снимал кожу: я оставался в каждом замысле — главным, второстепенным, незначительным и просто героем.
Ну уж нет! Я уперся обеими ногами в землю, цепляясь за единство облика. Руки вновь скользнули по влажной поверхности камня, все еще желая вырвать меня наружу — пока еще было что спасать.
Я отшвырнул следующий предлагаемый местом силы морок, желая разрушить тот, в котором был сейчас.
Фантазия — бич литератора. Училка по литературе не любила готовых унестись на крыльях фантазии учеников и видела в сочинениях, в первую очередь, строгость кем-то заведомо заложенных мыслей — и ни грамма свободы!
Раньше я с ней спорил, сейчас же готов был согласиться. Если меня хотят сделать очередным невзрачным пятном на полотнище творения, искусства ради и красоты для, то я испоганю собой все, до чего только смогу дотянуться!
Вознесясь великаном над вулканом, я захлопнул дымящийся зев остатками носка. Выкорчевал треклятый дуб, стих о котором принес мне сразу три двойки в журнале. Словно напоследок, будто больше нечем было заняться, поддел носком крохотную Джульетту — зубастая бестия улетела под самые небеса, так и не завершив трапезы.