Князь Серебряный, Упырь, Семья вурдалака
Шрифт:
На следующий день семья сидела у дверей дома за столом, уставленным всякой молочной снедью.
– Где мальчик?
– спросил Георгий.
– На дворе, - ответила мать, - играет себе один в свою любимую игру, будто воюет с турками.
Не успела она проговорить эти слова, как перед нами, к нашему величайшему удивлению, появилась высокая фигура Горчи; он, выйдя из лесу, медленно подошел к нам и сел к столу, как это уже было в день моего приезда.
– Добро пожаловать, батюшка, - еле слышно пролепетала невестка.
– Добро пожаловать, - тихо повторили Зденка и Петр.
– Отец, - голосом твердым, но меняясь в лице, произнес Георгий, - мы тебя ждем, чтоб ты прочел молитву! Старик, нахмурив брови, отвернулся.
–
– повторил Георгий.
– Перекрестись - не то, клянусь святым Георгием…
Зденка и невестка склонились к старику, умоляя прочитать молитву.
– Нет, нет, нет, - сказал старик, - не властен он мне приказывать, а коли потребует еще раз, прокляну!
Георгий вскочил и побежал в дом. Он сразу же и вернулся - взгляд его сверкал бешенством.
– Где кол?
– крикнул он.
– Где вы спрятали кол? Зденка и Петр переглянулись.
– Мертвец!
– обратился тогда Георгий к старику.
– Что ты сделал с моим старшим? Отдай мне сына, мертвец!
И он, пока говорил, все более и более бледнел, а глаза его разгорались все ярче.
Старик смотрел на него злым взглядом и не двигался.
– Кол! Где кол?
– крикнул Георгий.
– Кто его спрятал, тот и в ответе за все горе, что нас ждет!
В тот же миг мы услышали веселый звонкий смех меньшого мальчика, и он тут же появился верхом на огромном колу, который волочил за собой, слабеньким детским голоском испуская тот воинственный клич, с каким сербы бросаются на неприятеля.
Глаза у Георгия так и вспыхнули. Он вырвал у мальчика кол и ринулся на отца. Тот дико завыл и побежал в сторону леса с такой быстротой, которая для его возраста казалась сверхъестественной.
Георгий гнался за ним по полю, и мы скоро потеряли их из виду.
Уже зашло солнце, когда Георгий возвратился домой, бледный как смерть и с взъерошенными волосами. Он сел у очага, и зубы у него, кажется, стучали. Никто не решался расспросить его. Но вот настал час, когда семья обыкновенно расходилась; он теперь, повидимому, вполне овладел собою и, отведя меня в сторону, сказал как ни в чем не бывало:
– Дорогой гость, был я на реке. Лед прошел, помехи в дороге нет, теперь ты можешь ехать. Прощаться с нашими нечего, - прибавил он, бросив взгляд на Зденку.
– Дай тебе бог всякого счастия (так они велели тебе сказать), да и ты, даст бог, не помянешь нас лихом. Завтра чуть свет уж лошадь твоя будет стоять оседланная и проводник тебя будет ждать. Прощай, может, вспомнишь когда своих хозяев, и уж не сердись, коли жилось тут не так покойно, как бы надо было.
Жесткие черты лица Георгия в ту минуту выражали почти что дружелюбие. Он проводил меня в комнату и в последний раз пожал мне руку. Потом он снова вздрогнул, и зубы у него застучали, словно бы от холода.
Оставшись один, я, как вы легко можете себе представить, и не подумал ложиться спать. Меня одолевали мысли. В жизни я любил уже не раз. Знал я и порывы нежности, приступы досады и ревности, но никогда еще, даже расставаясь с герцогиней де Грамон, я не испытывал такой скорби, какая сейчас терзала мне сердце. Не взошло и солнце, а я уже оделся подорожному и хотел было попытаться в последний раз увидеть Зденку. Но Георгий ждал меня в сенях. Исчезла всякая возможность даже взглянуть на нее.
Я вскочил на лошадь и пустил ее во весь опор. Я давал себе обещание на обратном пути из Ясс заехать в эту деревню, и такая надежда, пусть самая отдаленная, малопомалу рассеяла мои заботы. Я уже с удовольствием думал о том, как вернусь, и воображение рисовало мне всякие подробности, но вдруг резким движением лошадь чуть не выбила меня из седла. Тут она стала как вкопанная, вытянула передние ноги и тревожно фыркнула, как бы давая знать о близкой опасности. Я внимательно осмотрелся кругом и в сотне шагов увидел волка, который рылся в земле. Так как я его вспугнул, он побежал, а я вонзил шпоры в
Маркиз замолк и взял щепотку табаку.
– И это все?
– спросили дамы.
– Увы, нет!
– ответил гн д"Юрфе.
– То, что осталось досказать вам, - мое мучительнейшее воспоминание, и я дорого бы дал, чтобы расстаться с ним.
Дела, по которым я приехал в Яссы, задержали меня там дольше, чем я предполагал. Я завершил их лишь через полгода. И что же? Печально сознавать, и все же нельзя не признать ту истину, что нет на свете долговечных чувств. Успех моих переговоров, одобрения, которые я получал от версального кабинета, словом, политика, та противная политика, что так надоела нам за последнее время, в конце концов приглушила для меня воспоминание о Зденке. К тому же и супруга молдавского господаря, женщина очень красивая и в совершенстве владевшая нашим языком, с первых же дней моего приезда удостоила меня чести, оказывая мне особое предпочтение перед другими молодыми иностранцами, находившимися тогда в Яссах. Меня, воспитанного в правилах французской галантности, с галльской кровью в жилах, просто возмутила бы самая мысль о том, чтобы ответить неблагодарностью на выражаемую мне благосклонность. И я со всей учтивостью принимал знаки внимания, проявляемого ко мне, а чтобы получить возможность лучше защищать права и интересы Франции, я и на все права, и на все интересы господаря начал смотреть как на свои собственные.
Когда меня отозвали в Париж, я избрал ту же дорогу, какой и прибыл в Яссы.
Я не думал уже ни о Зденке, ни о ее семье, как вдруг однажды вечером, проезжая полями, услыхал звук колокола, ударившего восемь раз. Этот звон мне был как будто знаком, и проводник сообщил мне, что звонили неподалеку в монастыре. Я спросил, как он называется, и узнал, что это - монастырь «божьей матери дубравной». Я пришпорил коня, и немного спустя мы уже стучали в монастырские ворота. Монах впустил нас и повел в помещение, отведенное для путешественников. В нем оказалось столько паломников, что у меня пропала всякая охота ночевать здесь, и я спросил, удастся ль мне найти пристанище в деревне.
– Пристанището найдется, - ответил с глубоким вздохом отшельник, - пустых домов там вдоволь - а все проклятый Горча!
– Как это понимать?
– спросил я.
– Старик Горча все еще жив?
– Да нет, онто похоронен взаправду, и в сердце - кол! Но он у Георгиева сына высосал кровь. Мальчик и вернулся ночью, плакал под дверью, ему, мол, холодно и домой хочется. У дурыматери, хоть она сама его и хоронила, не хватило духа прогнать мальчика на кладбище, - она и впустила его. Тут он набросился на нее и высосал у нее всю кровь. Когда ее тоже похоронили, она вернулась и высосала кровь у меньшого мальчика, потом - у мужа, а потом у деверя. Всем - один конец.
– А Зденка?
– спросил я.
– Ах, она от горя с ума сошла, бедняжка, - уж лучше и не говорить!
В этом ответе была какаято неопределенность, но переспросить я не решился.
– Вурдалаки - это как зараза, - продолжал отшельник и перекрестился, - сколько уж семей в деревне пострадало, сколько их вымерло до последнего человека, и вы меня послушайтесь и переночуйте в монастыре, а не то, даже коли вас в деревне не съедят вурдалаки, вы от них вес равно такого страху натерпитесь, что поседеете прежде, чем я прозвоню к заутрене. Я, - продолжал он, - всего лишь бедный монах, но путешественники сами от щедрот своих дают столько, что и я могу позаботиться о них. Есть у меня отменный сыр, изюм такой, что посмотреть на него - слюнки потекут, да несколько бутылок токайского - не хуже того, что изволит пить сам святейший патриарх