Князь Серебряный, Упырь, Семья вурдалака
Шрифт:
– Делай как знаешь, - возразил Вяземский и сел в раздумье на сваленный пень.
Мельник вынес из каморы бадью, опустил ее под самое колесо и, зачерпнув воды, поставил возле князя.
– Эх, эх, - сказал он, нагнувшись над бадьей и глядя в нее пристально, - видится мне твой супротивник, батюшка, только в толк не возьму! Больно он стар… А вот и тебя вижу, батюшка, как ты сходишься с ним…
– Что ж?
– спросил Вяземский, тщетно стараясь увидеть что-нибудь в бадье.
– Ангелы стоят за старика, - продолжал мельник таинственно и как бы сам удивленный тем, что он видит, -
– А за меня никто не стоит?
– спросил князь с невольною дрожью.
Мельник смотрел все пристальнее, глаза его сделались совершенно неподвижны; казалось, он, начав морочить Вяземского, был поражен действительным видением и ему представилось что-то страшное.
– И у твоей милости, - сказал он шепотом, - есть защитники… А вот теперь уж ничего не вижу, вода потемнела!
Он поднял голову, и Вяземский заметил, что крупный пот катился со лба его.
– Есть и у тебя защитники, батюшка, - прошептал он боязливо.
– Можно будет заговорить твое оружие.
– На… - сказал князь, вынимая из ножен тяжелую саблю, - на, заговаривай!
Мельник перевел дух, разгреб руками яму и вложил в нее рукоять сабли. Затоптав землю, он утвердил лезвие острием вверх и начал ходить кругом, причитывая вполголоса:
– «Выкатило солнышко из-за моря Хвалынского, восходил месяц над градом каменным, а в том граде каменном породила меня матушка и, рожая, приговаривала: будь ты, мое дитятко, цел-невредим - от стрел и мечей, от бойцов и борцов. Опоясывала меня матушка мечом-кладенцом. Ты, мой меч-кладенец, вертись и крутись, ты вертись и крутись, как у мельницы жернова вертятся, ты круши и кроши всяку сталь и уклад, и железо, и медь; пробивай, прорубай всяко мясо и кость; а вражьи удары чтобы прядали от тебя, как камни от воды, и чтобы не было тебе от них ни царапины, ни зазубрины! Заговариваю раба Афанасья, опоясываю мечом-кладенцом. Чур, слову конец, моему делу венец!»
Он вытащил саблю и подал ее князю, отряхнув с рукояти землю и бережно обтерев ее полою.
– Возьми, батюшка, князь Афанасий Иваныч. Будет она тебе служить, лишь бы супротивник твой свою саблю в святую воду не окунул!
– А если окунет?
– Что ж делать, батюшка! Против святой воды наговорное железо не властно. Только, пожалуй, и этому пособить можно. Дам я тебе голубца болотного, ты его в мешочке на шею повесь, так у ворога своего глаза отведешь.
– Подавай голубец!
– сказал Вяземский.
– Изволь, батюшка, изволь; для твоей княжеской милости и голубца не пожалею.
Старик сходил опять в камору и принес князю что-то зашитое в тряпице.
– Дорого оно мне досталось, - сказал он, как бы жалея выпустить из рук тряпицу, - трудно его добывать. Как полезешь за ним не в урочный час в болото, такие на тебя нападут страхи, что господи упаси!
Князь взял зашитый предмет и бросил мельнику мошну с золотыми.
– Награди господь твою княжескую милость!
– сказал старик, низко кланяясь.
– Только, батюшка, дозволь еще словцо тебе молвить: теперь уже до поединка-то в церковь не ходи, обедни не слушай; не то, чего доброго! и наговор-то мой с лезвея соскочит.
Вяземский
– А можешь ты, - сказал он, - наверно узнать, кто из нас жив останется?
Мельник замялся.
– Да, должно быть, ты, батюшка! Как тебе живу не остаться! Я тебе и прежде говаривал: не от меча твоей милости смерть написана!
– Посмотри еще раз в бадью!
– Что ж еще смотреть, батюшка! Теперь ничего не увидишь, и вода-то уж помутилась.
– Зачерпни свежей воды, - сказал Вяземский повелительно.
Мельник повиновался нехотя.
– Ну, что там видно?
– спросил князь нетерпеливо.
Старик с приметным отвращением нагнулся над бадьею.
– Ни тебя не видно, батюшка, ни супротивника твоего!
– сказал он, бледнея.
– Видна площадь, народу полна; много голов на кольях торчит; а в стороне костер догорает и человеческие кости к столбу прикованы!
– Чьи головы на кольях торчат?
– спросил Вяземский, пересиливая невольный страх.
– Не вижу, батюшка, все опять помутилось; один костер еще светится да кости чьи-то висят у столба!
Мельник с усилием поднял голову и, казалось, с трудом отвел взор от бадьи. Его дергали судороги, пот катился с лица его; он, стоная и охая, дотащился до завалины и упал на нее в изнеможении.
Вяземский отыскал своего коня, сел в седло и, полный раздумья, поехал к Москве.
Глава 31.
Божий суд
В отсутствие Вяземского Малюте было поручено важное дело. Царь приказал ему захватить ближайших слуг князя Афанасия Ивановича и пытать их накрепко, ездил ли господин их на мельницу колдовать, и сколько раз он был на мельнице, и что именно замышляет противу его государского здравия?
Большая часть слуг не созналась ни в чем, но некоторые не выдержали пытки и показали все то, что Малюта вложил им в уста. Показали они, что князь ездил на мельницу с тем, чтоб испортить государя; что он вымал царские следы и жег их на огне; а некоторые показали даже, что Вяземский мыслит ко князю Владимиру Андреевичу и хочет посадить его на царский престол. Сколь ни были нелепы эти показания, они тщательно записывались дьяками со слов истязаемых и прочитывались царю. Верил ли им Иван Васильевич или нет - бог весть! Но он строго приказал Малюте, по возвращении Вяземского, скрыть от него причину, по которой захвачены его слуги, а сказать, что взяты-де они по подозрению в воровстве из царских кладовых.
В показаниях их, однако, было много противоречий, и Иоанн послал за Басмановым, чтобы заставить его повторить все, что он, по доносу своему, слышал от холопей Вяземского.
Басманова не нашли в Слободе. Он накануне уехал к Москве, и царь опалился, что осмелился он отлучиться вопреки его приказанию. Малюта воспользовался этим, чтобы взвести подозрение на самого Басманова.
– Кто знает, государь, - сказал Скуратов, - зачем он ослушался твоей милости? Быть может, он заодно с Вяземским и только для виду донес на него, чтобы вернее погубить тебя!