Князь Святослав
Шрифт:
При таком стечении обстоятельств невозможно было Цимисхию сейчас разыгрывать перед Калокиром роль василевса, над репрезентативностью которого они сами много в своё время потешались и острили, невозможно было и Калокиру притворяться добродетельным, послушным и угодливым подданным. Поэтому Калокир нисколько не удивился, когда его позвали к василевсу не в тронную залу, а в спальню Феофано, где Цимисхий запросто проводил приятное время. Здесь не было ни церемоний, ни чинопочитания, ни игры в величие.
– Патрикий, - сказал Иоанн, - мы здесь одни и будем говорить по душам. Было бы нас недостойно
Калокир усмехнулся и ответил с достоинством:
– О каком предательстве идёт речь, Иоанн, когда ты сам предал своего предшественника, умертвив его злодейски, и забрав его жену, узурпировал власть на глазах у знати и народа? Трудно себе представить, чтобы в истории нашего государства свивался такой клубок обоюдных предательств, какие мы имеем за последние десять лет.
Цимисхий махнул рукой, это был знак немедленно замолчать, и сразу повысил тон:
– Разве этого тебе мало? Целая богатая ромейская колония под твоим управлением. Впереди - награды и благоволение государя. Опомнись, патрикий! Годы легкомысленной юности позади у нас.
– Я считаю тебя, Иоанн, менее сильным, чем твой противник Святослав. А я привык в жизненной игре ставить ставку наверняка…
– Мерзавец!
– прервал его василевс, задыхаясь от гнева.
– Вот я велю сейчас схватить тебя и привязать к спине осла… Тогда-то ты узнаешь, кто из нас сильней.
Калокир спокойно улыбнулся. Эта улыбка лишила царя величия. Он спрыгнул с кресла и приблизился вплотную к Калокиру. И, подняв два пальца на уровень его глаз, он ядовито зашипел:
– Нет! Я тебе придумаю смерть пострашнее. Я ослеплю тебя, всенародно, перед всеми, как ослепляют презренных преступников. И всю родню твою изувечим: у кого отрубим руку, у кого стопу, кого превратим в обрубок тела, неспособного двигаться (Калокир слышал его прерывистое дыхание). Значит умрут глаза твои. Не видеть больше! Всё превратится в ночь, всё исчезнет во тьме перед тобой. Ничто не будет жить, ни двигаться, ни сиять, ни блистать, ни лучиться. Скроются перед тобой небеса, солнце, земля, море, горизонты. Не подивишься виду очаровательных аристократок, великолепию садов, храмов, памятников, дворцов… «Убей меня, убей на месте»!
– будешь ты молить меня… - «Не рождённый от крови василевсов, я не мечтал вытеснить тебя… Я не гожусь быть василевсом…» «Уберите его в свою собачью конуру», - скажу я, и тебя бросят в тёмное смрадное подземелье на смертные муки.
Цимисхий сел в кресло и принял величественную позу. Калокир сказал так же спокойно:
– Не пугай много пуганного, дружище. Если ты силен оружием и храбростью, то я сильнее тебя умом, которым прославился ещё мой отец. Я слишком знаю тебя, чтобы без гарантий и безоружным прибыть в твоё логово. Когда я собирался к тебе, мы сговорились со Святославом, что если я не вернусь сегодня же в стан, он обложит со всех сторон столицу, возьмёт её штурмом и тогда тебя и всех твоих сановников ждёт точно такая же жизнь, которую ты приготовил мне. Уразумел?
Иоанн Цимисхий изменился в лице и склонился головой к коленам. В таком растерянном состоянии Калокир видел этого надменного и бесстрашного полководца первый раз. Воспользовавшись этим, Калокир решил его доконать:
– Кроме того, я дал слово, дружеское слово, а со Святославом нас связывает братская клятва, рассказать ему дословно все, что нами здесь произнесено, и тогда…
Цимисхий сделал жест отчаяния, как бы защищая лицо от удара. В нём, наконец, первый раз человек победил василевса. Калокир обождал, чтобы насладиться своей победой, и продолжал тихо, но внушительно…
– И тогда ты потеряешь всякое доверие и уважение князя, который, являясь подлинным витязем, даже врагов своих обманывать считает за бесчестие, - произнёс он тем же тоном, которым он говорил с Цимисхием, когда они были друзьями.
– Идя на своего неприятеля, князь всегда предупреждает: «Иду на вас!» Это - верх благородства, которого я никогда не встречал ни у одного нашего полководца, а тем более у «божественных» василевсов, погрязших в бессовестности и подвохах. Зато, если в ответ на своё искреннее предложение князь получает затаённую злобу и обман - не жди от него ни милосердия, ни пощады. Обманщиков он истребляет, как комаров и мух. Я постиг его душу.
Цимисхий тяжело вздохнул и помолчал… Потом произнёс шёпотом:
– Ты заверял меня в дружбе и готов был вместе во мной выносить благодетельные реформы, вдруг стал послом врага. Это как-то неправдоподобно… В это трудно поверить. Это - непостижимо!
– В истории почти всё кажется нам неправдоподобным и непостижимым. Трудно вообразить, чтобы на протяжении десяти последних лет трон вырывался одним у другого четыре раза подряд. Причём один раз его вырвала жена у мужа, второй раз старик вырвал его у царицы;
третий раз вырвал ты из рук своего василевса и дяди по крови - двойное преступление… Допускаю, что скоро кто-нибудь и у тебя трон вырвет. И даже, думаю, очень скоро. Ты так же стал лжив и коварен, как и твои предшественники, над которыми ты надсмехался. Вспомни, как мне говорил, когда не был василевсом, что наша привычка причислять излюбленных героев и василевсов к сонму богов, достойна только смеха. Особенно презирал ты фразу: «Воля монарха имеет силу закона». Сейчас ты при каждом случае твердишь эту фразу подданным. Прошла без году неделя, а ты стал уже выше закона.
– Лживость и коварство неизбежны у всякого правителя, принуждённого постоянно отстаивать удачно захваченную власть от всякого рода опасностей и покушений.
– Я не узнаю тебя, Иоанн! У тебя было уважение к разуму, стремление найти причину событий, отвержение слепой веры, основанной на авторитете. Всё забыто: борьба с суевериями, с демонами.
Цимисхий наклонил голову и молчал.
– Для сверхъестественного нет в природе места. И если мы не добираемся до причины, это не значит, что её нет.