Князь Святослав
Шрифт:
Из глаз её капали слезы…
– Ах, Феофано, - сказал Цимисхий.
– Женские слезы для меня непереносимы… Я люблю тебя по-прежнему. Но я принадлежу не себе… Только по глупости своей люди думают, что царь всесилен. И я не знаю, паракимонен… как мне тут поступить…
– Я знаю, владыка. Монахиня Феофано стыдит нас вероломством и несправедливостью. Сейчас мы вернём ей этот самый упрёк… Я щадил её, владыка, а также оберегал твой покой!.. Но сейчас я должен проявить меру суровости… чтобы истина восторжествовала.
Он захлопал в ладоши, и вошёл человек в одежде монаха со свитком пергамента в руке. Он склонился перед василевсом.
– Ты
– спросил Василий.
Феофано отвернулась и гордо произнесла:
– Нет.
– А ты узнаешь её?
– спросил Василий монашка.
– Узнаю. Она отсылала со мной письмо Калокиру. Вот оно.
– Читай…
Монашек прочитал, письмо Калокиру, в котором Феофано назначала свидание с ним и обещала «всё рассказать».
– Что значит «всё рассказать?» - спросил Цимисхий.
– Что хотела ты рассказать Калокиру? Моему врагу! Это - неслыханная низость - общаться с моим врагом, врагом державы, и приходить в Священные палаты с маской друга… Обманщица, изменница… Враг империи и василевса… Ты отняла у меня всякую веру в твои слова и действия…
– Василевс, - сказала она, задыхаясь от гнева, - ты отнял у меня мужа Никифора, который меня любил. Ты обесчестил меня, детей, которые при тебе играют роль шутов или кукол. Ты лишил меня любви и, как мелкий лавочник, обманул меня, воспользовавшись страстью женщины, которая любила тебя больше всего на свете и принесла в жертву этой любви все: трон, женскую честь, материнское достоинство, благо двора… И ты пренебрёг всем этим, как мелкий обманщик, которого я могу глубоко презирать. Тебе нужна была только власть, которая есть ничто иное, как непотребная девка, перебегающая от одного к другому и которую выше женской любви могут считать только люди, выросшие в привычках раболепия и нужды. Я ненавижу тебя ото всей души, ромейский василевс, и буду считать тот день, когда отдалась тебе - самой большой ошибкой в моей жизни.
– Это - преступные речи, игуменья, - сказал строго паракимонен.
– Дерзкие оскорбления царского достоинства.
– В таком случае твоего царя надо было давно повесить. Он - убийца законного царя и оскорбляет царицу, жену Романа и матерь наследников ромейского престола.
Временщик взял её за руку и попробовал утянуть к двери.
– Прочь! Презренный евнух, безбородый урод с голосом болотной птицы, продажная собака. Не ты ли вывел своих рабов на улицы в помощь второго моего мужа и кричал вместе с ними: «Многая лета Никифору Августу! Многая лета непобедимому василевсу, да хранит его господь!» И не ты ли притворился больным, когда увидел нового кандидата на престол. И не ты ли предашь этого василевса ради того, который завтра возымеет силу.
– Молчи, кабатчица, - сказал холодно Василий, - подстилка пьяных забулдыг с пристаней Золотого рога. Благодари судьбу, что покойный василевс Роман в этот день лишку перепил и с пьяных глаз возвёл тебя на трон. Иначе валяться бы тебе за винными бочками с пьяницами…
– Я была бедна, но не продажна. А вот тебе всё равно, кому поклоняться, лишь бы носил царский знак отличия. Это ты падал ниц передо мною, когда окружённая знатнейшими женщинами Романии я в царском уборе появлялась к столу. Ты глядел мне в глаза, как жалкий пёс, готовый броситься на того, на кого я укажу. Ты награбил добро столько, что его не имеют и василевсы. И это благодаря моим мужьям и моей снисходительности. И сейчас ты готов грубым прикосновением своих грязных лап оскорбить во мне царское достоинство и честь знатной ромейки, готов попрекнуть меня именем кабатчика Кратероса, который не крал, как ты, не разорял страну как ты, не лгал, не продавал, не обманывал, не лицемерил.
– Автократор, я её выведу, - сказал Василий, и подступил к Феофано, растопырив свои жилистые сильные руки.
– Отойди!
– вскричала она, - или я выцарапаю тебе птичьи глаза, варвар, мерзкий скиф, ублюдок…
Тот схватил её, но только мантия осталась в его руках. Он уцепился за её платье, но Феофано метнулась, и платье треснуло, сползло и обнажило её розовое точёное тело. Тогда она побежала по палате, ища предмета, которым можно было бы швырнуть. Но его не оказалось. С неистовой злобой она вцепилась в шею евнуха и стала его давить, крича:
– Умри, аспид, василиск, порождение адово!
Евнух пищал, закатывая глаза, упирался ей локтями в грудь. Наконец он вырвался и скрутил ей руки. Она плевалась, визжала и встряхивала куделью своих растрёпанных волос. Цимисхий не знал, что предпринять. Самому ввязываться в эту борьбу он считал недостойным царственной персоны. Он мучился и, наконец, крикнул Василию:
– Выведи!
Василий подобрал истерзанное платье Феофано, перекрутил им её стан вместе с руками и подталкивая ногою, тащил её к двери. Она сопротивлялась, упала. И тогда он повёз её по полу. Она хватала его за ноги зубами и цеплялась обнажёнными ногами за кресла, чтобы удержаться и всё осыпала василевса и его временщика отборными ругательствами. Наконец паракимонен вытащил её из зала. Там она продолжала кричать, оглашая дворец. На этот крик сбежались евнухи-слуги. Они схватили Феофано и отнесли в приготовленную заранее простую повозку. В неё посадили её и отвезли на судне в далёкий монастырь.
И когда они остались наедине, Цимисхий сокрушённо сказал:
– Это - жёрнов мне на шею. Чуть-чуть я с ним не потонул. Проклятая женщина.
– Владыка, лучше уж пусть один жёрнов потонет, чем тонуть с ним и тебе.
Цимисхий поглядел на него укоризненно:
– Паракимонен… Не забывай, что и ты и я ей многим обязаны:
– За оскорбление василевса по закону караются смертью.
– Полно, ведь эти законы тоже василевсами выдуманы. Как её звали, эту проходимку, до того, как она стала василисой.
– Дочь трактирщика Кратероса называлась в девках Анастасией… Её подобрал в пьяном виде, любящий распутных бабёнок, покойник Роман…
– Отправь её как можно подальше, в глушь, на границу империи… Дай в дорогу провожатых, хорошую провизию и рабынь для услуг… Она не привыкла сама трудиться…
– Владыка, давать ей в услужение кого-нибудь, значит содействовать её злостным замыслам. Она не перестанет добиваться связей с Калокиром. Насколько мне известно, а известно мне больше, чем я сказал тебе об этом, она через подставных лиц передавала Калокиру сведения о дурных слухах, наполняющих столицу и даже кощунственные намёки, предвещающие гибель василевса…
Цимисхий нахмурился и отменил прежнее приказание. Он сказал:
– Пусть в таком случае примет великую схиму. Пусть позабудет о своём пребывании в Священных палатах и вернётся в конце жизни к тому, с чего начала: к жизни Анастасии - трактирной девицы…, в роли затворницы… Пусть замаливает грехи… Да последи, чтобы язык не распускала…
– Не беспокойся, владыка. Там её никто не найдёт, даже такая бестия, как Калокир.
Глава 35
ОПАСНЫЙ ПЕРЕХОД