Князь Тавриды. Потемкин на Дунае
Шрифт:
Тульский губернатор, Андрей Иванович Лопухин, ожидал дорогого гостя на границе Мценского уезда.
Все суетилось, готовилось, хлопотало.
Наконец, светлейший въехал в Тульскую губернию и, нигде не останавливаясь, даже не вылезая из своего зимнего дормеза, продолжал путь.
Таким образом, сопровождаемый губернатором, капитаном-исправником и некоторыми чиновниками, он проскакал Малое и Большое Скуратово — станции, где переменяли лошадей, а Лопухин все еще не видал его.
Желая непременно представиться
Это было в Сергеевске, в шестидесяти верстах от Тулы, где переменяли лошадей.
Баур, сидевший вместе с Григорием Александровичем, вышел из дормеза, и Лопухин спросил его каким-нибудь средством доставить ему случай сейчас представиться князю.
— Хорошо, — ответил Баур, — я сделаю все, что могу, но за успех не ручаюсь.
Подойдя к дормезу и обращаясь к своим товарищам — другим адъютантам, которые от инея, облепившего их с головы до ног, были похожи на белых медведей, громко он сказал:
— Вот каков русский мороз: и без румян покраснеешь! Бррр… хорошо бы теперь, знаете, перекусить чего-нибудь да подкрепиться водочкой.
Князь из наглухо закрытого дормеза не подавал голоса, хотя мог слышать этот разговор.
— Кто бы отказался от таких благ! — подхватил один из адъютантов, переминаясь с ноги на ногу у дормеза.
Потемкин молчал.
— Этак, пожалуй, чего доброго, застынешь как студень, — продолжал Баур.
— Ты шутишь, а нам не до шуток — мы смертельно прозябли.
Потемкин молчал.
— Ваша светлость, — крикнул, наконец, потерявший терпение Баур, подойдя к самому окну дормеза, — здесь приготовлен вкусный завтрак.
Григорий Александрович сделал легкое движение.
— Тульские гольцы теперь только из воды, а калачи еще горячие. Право, все это стоит внимания вашей светлости.
Стекло дормеза опустилось.
— Алексинские грузди и осетровая икра заслуживают того же… — продолжал Баур.
— Гм!.. — отвечал Потемкин.
— А ерши, крупные, животрепещущие, так и напрашиваются в рот.
— Ой ли?
— Сверх того, ваша светлость, здесь мигом приготовят и яичницу-глазунью.
— Вели отворить карету! — крикнул Григорий Александрович, видимо, соблазненный последним блюдом русской кухни.
Светлейший вышел из дормеза, вытянулся во всю длину своего роста, окинул блуждающим взором своих полузамерзших спутников и сказал Попову и Бауру:
— Пойдем.
Они отправились к почтовому дому, где их действительно ожидали сытные яства и превосходное вино.
Когда с князя сняли шубу, он скорее упал, нежели сел в вольтеровское кресло в каком-то изнеможении, которое, вероятно, было следствием продолжительной и необыкновенно скорой езды.
Баур, улучшив минуту, доложил ему, что тульский губернатор уже две станции сопровождает их и желает представиться его светлости.
— Попроси сюда господина губернатора, — отвечал Григорий Александрович и велел своему камердинеру подать флягу с водкой.
Баур бросился за Лопухиным в другое отделение почтового дома.
— Его светлость просит ваше превосходительство к себе… Пожалуйте скорее…
Лопухин не заставил себя ждать и вошел к князю, который, сидя откинувшись на спинку кресла, отвинчивал серебряную крышку у фляги, оклеенной красным сафьяном.
Увидя вошедшего, он сделал легкое движение головой, что означало поклон, и холодно сказал:
— Напрасно вы беспокоились, я слышал, что вы проехали с нами две станции.
— Три, ваша светлость, — отвечал Андрей Иванович.
— Напрасно, повторяю вам, — возразил князь, — я, право, не мог этого знать, потому что не выходил из кареты.
Крышка между тем была отвинчена.
Светлейший налил в нее из фляги тминной водки, которую всегда употреблял, выпил, потом налил Попову, а флягу отдал Бауру, который, в свою очередь, также налил из нее, проглотил свою порцию и передал флягу камердинеру.
— Я здесь немного отдохну и позавтракаю, — продолжал Григорий Александрович, обращаясь к Лопухину, — а вы поезжайте с Богом в Тулу и потрудитесь поклониться Михаилу Никитичу, с которым я сам скоро увижусь… Вас же лично благодарю.
Князь опять сделал легкое движение головой. Андрей Иванович низко поклонился, вышел из комнаты, надел шубу, сел в сани и помчался в город.
Наступило продолжительное молчание.
Подали яичницу. Баур напомнил о ней светлейшему, полулежавшему в кресле в мрачной задумчивости.
— Яичница готова, ваша светлость! — сказал Баур.
Потемкин встрепенулся, как бы от сна и начал завтракать. Его примеру последовала и свита, и скоро яичница, а за ней и другие кушанья были истреблены по-военному.
В этот день вечером вся Тула осветилась иллюминацией. Светлейший въехал в город. Наместник, губернатор, вице-губернатор, губернские и уездные предводители с дворянством, многие военные генералы, штаб-офицеры, гарнизон, все чиновники присутственных мест встретили его у дворца.
Григорий Александрович был на этот раз в хорошем расположении духа.
Он был крайне вежлив с Кречетниковым, повторил свою благодарность Лопухину, сказал несколько приветливых слов генералам, губернскому предводителю, вице-губернатору, похвалил почетный караул, ординарцев и сделал всем остальным общие поклоны, прошел вместе с наместником и губернатором во внутренние покои дворца.
На другой день, за обеденным столом, к которому было приглашено более сорока особ, Григорий Александрович, обращаясь к Кречетникову, сидевшему с ним рядом, сказал, указывая на некоторые кушанья.