Князек
Шрифт:
Он знаком велел одному из своих людей приглядеть за лошадьми. Потом они с Джэном сели на пригорке – и Джэн выложил Джону всю правду. Джон молча выслушал Джэна, ни на секунду не сводя странных своих глаз с его лица – а Томас, не слезая с седла и лишь вынув из стремян ноги, разминал затекшие мускулы и терялся в догадках: что могло в одночасье так опечалить этих двух взрослых? Старшие, как он уже успел понять, любят пользоваться некими странными категориями, например, честь, долг, добродетель, нравственность... Мир же Томаса был куда проще: в нем существовало деление лишь на «Приятное Для Томаса» – и, соответственно, «Неприятное Для Томаса».
Наконец, Джон со вздохом произнес:
– Я понял, что своего рода оправдание у тебя все-таки есть – хотя оно довольно странное и двусмысленное... И если бы впрямь никого не осталось – тогда твои дети вправе были бы унаследовать имущество Морлэндов. Но прямые наследники все же есть – если не Неемия, то дети Мэри. И есть еще Томас...
– Да... – Джэн задумался. – Есть еще Томас. А как ты мыслишь себе его будущее?
– Хочу, чтобы он возвратился со мной домой, к Лисьему Холму, и стал там хозяином, когда меня не станет. Но когда я умру, кто знает, что взбредет ему на ум? Знаешь, хватит разглагольствовать – поехали! В конце концов, я зверски проголодался.
Он встал и щелкнул пальцами, подзывая лошадь. Но Джэн перехватил его локоть и рывком развернул Джона лицом к себе.
– Что ты будешь делать? – спросил он тихо, но страстно. Джон с грустью посмотрел на него – и вновь с болью в сердце ощутил, что старый мир мертв, а те, кто населял его, ушли безвозвратно... Перед ним стоял совсем не тот Джэн, с которым он вместе вырос.
– В этом, как и во всем, я постараюсь поступить по справедливости. Большего я тебе обещать не могу.
Они вскочили в седла и поскакали вперед.
Все выглядело в точности как прежде – дом, меблировка, сады и парки, но совершившиеся перемены от этого воспринимались еще болезненнее. А вид тети Нэн, всегда такой красивой и элегантной, энергичной и властной хозяйки дома – а теперь морщинистой и скрюченной, прикованной к креслу, с лицом, носящим на себе отпечаток физических страданий, и к тому же старой, невероятно дряхлой, было снести всего труднее... Отец Джона лежал в могиле, сестра его Леттис тоже, домом заправляла чужестранка, Джин Гамильтон, а делами поместий ведал Джэн Чэпем под неусыпным взором его матери – ведь единственным наследником был шестилетний ребенок. Джон был горько опечален, расстроен – и к тому же чувствовал себя ограбленным. Усадьба Морлэнд – дом его детства, и связанные с ним ощущения смысла жизни, единства и неделимости семьи, канули в Лету... Ведь это был дом его горячо любимой матери – и вот, она снова умерла для него... Как отчаянно жалел Джон, что согласился приехать! И понимал, как прав был все эти годы, отказываясь навестить родню…
Томас же был в полнейшем восторге, и не понимал, отчего это отец не привозил его сюда прежде. Просторный дом, шикарная обстановка, изысканные яства, красивые, элегантные, благовоспитанные и благоухающие духами люди – все это так непохоже на темные, нечистые, с низкими потолками покои его родного дома, населенные смуглыми, частенько немытыми и грубыми людьми... А здесь слуг пруд пруди, и все они были отлично вышколены, стол великолепно сервирован, а смена блюд обставлялась с церемониальной торжественностью... Постель была мягка как пух, и в любой момент можно потребовать горячей ванны. Словом, он тотчас же понял, что попал в такое место, где куда больше «Приятного Для Томаса», нежели «Неприятного Для Томаса»...
Он приходил в восторг от всего. Скрюченная старуха, которую переносили с места на место в кресле, вовсе не испугала его: внутреннее чутье, унаследованное им от отца, сразу же подсказало ему, что она приветствует его пребывание здесь, втайне уважает его и хочет доставить ему максимум удовольствий. Сердце высокой и хмурой госпожи Гамильтон Томас вскоре совершенно завоевал, восхищаясь ее неукротимой энергией – а в пухленькой младшей госпоже Гамильтон он сразу же почуял родственную душу. Николас и Селия чересчур заняты были друг другом и детишками, живя в крошечном замкнутом мирке и с опаской поглядывая оттуда на обитателей большого мира. Был еще и Габриэль Чэпем, забавный и приятный на взгляд – Томас снискал его благосклонность, лишь похвалив фасон его шляпы. Джейн и Иезекия Морлэнды были чуть мрачноватыми, но добрыми людьми – ключом к их сердцам оказалась вежливая и спокойная беседа, а также изысканные манеры.
Были еще и некие озадачивающие Томаса «подводные течения» – но он не понимал, что происходит, и посему не позволял себе расстраиваться по этому поводу. К примеру, явно налицо был конфликт между старой леди и Джэном, который вроде был ей сыном... Оставаясь наедине, они цапались, словно кошки – но стоило Джэну поворотиться к ней спиной, глаза старой женщины устремлялись на него, полные грустной и нежной любви. Так, наверное, девушка смотрела бы на парня, с которым ей не судьба была обвенчаться...
Несколько странно вел себя Габриэль, окружавший всей мыслимой и немыслимой заботой юную Дуглас Гамильтон – но Томас вскоре обнаружил, что в сердце парня угнездилась нежная и глубокая привязанность к ее старшей сестрице Лесли. Это было странно для Томаса по крайней мере по двум причинам: во-первых, почему Габриэль не женится на своей избраннице, коль она незамужняя, и во-вторых, он просто представить себе не мог, как можно кого-то предпочесть Дуглас.
...Дуглас казалась юноше самым прелестным существом, которое когда-либо создал Господь со дня сотворения мира. Девушка поразила его с самого первого взгляда. Она была словно небожительница – до краев полная кипучей жизнью, вся словно натянутая струна арфы, звенящая от малейшего касания... Целыми днями в доме звенел ее счастливый голосок – казалось, она наслаждалась всем, что ее окружало – смеялась, болтала, пела... Она редко стояла на одном месте – если Дуглас не каталась верхом и не гуляла в парке, то она стремительно носилась по всем комнатам, играла или танцевала. Ее крошечные ножки будто и не касались грешной земли... Голосок ее был нежный и музыкальный – в нем всегда звенели искорки смеха. Фигурка ее, настолько грациозная, что любое движение девушки казалось танцевальным па, а личико было так поразительно красиво, что Томасу хотелось склониться перед ней и восхищаться – так, как отец его преклонял колени перед Пресвятой Девой в часовне...
Она, совершенно несомненно, была из разряда явлений «Приятных Для Томаса», и он изобретал всяческие способы, чтобы быть с ней или хотя бы поблизости от своей богини большую часть дня. И даже в часовне, когда глазки ее были устремлены на алтарь или же скромно потуплены, он не мог отвести от нее восхищенного взгляда. А найти повод быть с ней оказалось на удивление просто. Она обожала верховые прогулки – он был прекрасным наездником и предложил свои услуги девушке в качестве верного стремянного. Когда же она гуляла в саду, то он носил за ней ее корзинку или книжку – а она вверяла себя его неусыпным заботам, краснея от удовольствия. В доме, если девушка затевала какую-нибудь игру, он тотчас же вызывался составить ей компанию. Когда же она музицировала или пела, он мог лишь благоговейно внимать, что доставляло ей удовольствие. А когда начинались танцы, то она сама выбирала его в качестве партнера – ведь танцевал он лучше всех.
Габриэль, правда, оспаривал право на ее внимание у Томаса – но старая леди и старшая госпожа Гамильтон по каким-то непостижимым причинам были на стороне гостя. Они изыскивали повод всячески отвлечь Габриэля от Дуглас – и Томас заметил, что тот без видимого сопротивления отступил: ведь на самом деле сердце его было отдано другой... Томас не ломал голову, отчего с такой легкостью достиг цели. Он жил по крайне простым законам – а житейские сложности его просто-напросто не волновали. Того, что Нанетта и Джин явно желали помочь ему, а Дуглас наслаждалась его обществом, было для молодого человека вполне достаточно. И вот, когда погода начала портиться и отец спросил Томаса, готов ли тот ехать в обратный путь, юноша ответил: