Княже
Шрифт:
– Что значит «будущее подбирает варианты»? Как погибает, Малика? Ответь же мне! – Требовала девушка, беспокойно ёрзая в кресле.
– Линок, послушай, ты же знаешь, что это примерное развитие событий, мой дар не может ответить наверняка, но с твоим князем что-то непонятное происходит, произойдёт… и я думаю, что виной всему этот затерянный магический лес и его Хозяин.
– Дух Леса в самом деле существует? Это он убьёт Маркуса? – Голос Лины поменялся на встревоженно-нежный. Она находилась в смятении и страхе.
– Не могу сказать наверняка. Каждый вариант его гибели сопровождается компанией нечисти…
Лина шумно выдохнула. Ворожея опустила взгляд в пол. В голову пришла мысль, что теперь Лина под её опекой, словно младшая сестрёнка. Беспомощная и беззащитная.
– Что делать, Малика? Что мне делать? Я не могу сидеть здесь и ждать, пока твои видения сбудутся. То есть, они НЕ сбудутся. Я пожертвовала многим за свою жизнь, чтобы обрести счастье, и не сдамся, пока не получу своё.
Ворожея снова молчала. А нужна ли была эта жертва? Ведь они обе так и не узнали, помогло ли Тёмному или его другу-чародею то пророчество? Если Ромэн сказал в письме, что их пути разошлись, означало ли это решение проблем? В мире магии устроено всё очень просто, на самом деле, но не для всех: маги и чародеи, колдуны и ведьмы черпают силы из заклятий, снадобий, зелий, а простые люди должны уплатить определённую цену, чтобы воспользоваться магической помощью. Деньги редко позволяли брать в уплату, скорее магия сама забирала что-то у человека, но как правило – на время. Далеко не все знали об этом, ведь остальной мир упрямо хранил тайну магии, и говорить открыто люди побаивались.
– Мне надо подумать, – обронила Лина. – Спасибо тебе за всё, но сейчас я хочу побыть одна.
– Я приду завтра, Линок.
***
Я проснулся от странных звуков и запахов. Вскочил на лапы, огляделся и принюхался: тянуло гарью и дымом, деревом и подпаленной шерстью. Рассвет уже занялся на небе, первые птицы затрещали и закликали на высоте своих гнёзд. Лес начинал свою привычную жизнь, но мне уже осточертели эти звуки, и волчий слух снова уловил «птыш-птыш…швак…птыш-птыш…швак» где-то в стороне, откуда исходил запах.
Я шёл осторожно, почти бесшумно, насколько позволяла промёрзшая заиндевелая трава осеннего леса. Звук становился громче, и запах обгоревшего дерева щекотал нос. Тропинка водила плавными зигзагами влево-вправо, затем вокруг непроходимых зарослей шиповника, растянувшихся на полмили, и вилась меж высоких стволов облетевших вязов, кое-где сцепившихся ветвями друг с другом и образующими природную арку. Мне надоела медленная осмотрительная прогулка, тем более что никаких других звуков и запахов так и не появилось, поэтому я перешёл на бег и вскоре увидел источник моего любопытства.
Около поваленного тлеющего дерева суетились зайцы: они по очереди купались в подтаявшей луже и подбегали к дереву, стряхивая с себя холодные капли. А самый упитанный и ушастый среди них непременно подрывал лапами ямку и делал несколько точных ударов задней ногой у самой земли, отчего и получались странные звуки: «птыш-птыш…швак». Я притаился довольно близко, у сросшихся стволов, но лесные жители пока не обращали на меня внимания. Оказалось,
Несмотря на все усилия зайцев толстый ствол не переставал тлеть, трещал внутри, а из лёжки раздавался писк малышей. Стоило мне выбраться из укрытия, как ушастые мигом скрылись за дальними пнями, но пристально наблюдали оттуда за происходящим. «Что ж, зайчатина на завтрак – очень заманчиво, но это было бы совсем подло», – подумал я и вздохнул. Отыскав длинную увесистую ветку с тремя сучьями и сжав в зубах за самый конец, я всунул её под чёрный ствол, наподобие рычага, и надавил лапой, отчего дерево затрещало ещё сильнее, поддаваясь моим усилиям разве что на пару сантиметров.
«Эх, не помешали бы мне сейчас человеческие руки», – с досадой подумал я, но продолжал возиться с препятствием. Зайцы уже без страха высунули носы, и самый ушастый осторожно прыгнул в мою сторону. Моя палка-выручалка стала нагреваться, и я с нарастающей злобой встал на неё уже двумя лапами. Дерево издало прощальный треск и переломилось, осыпая влажную землю догорающими угольками. Откусив ещё зелёный лист невесть как сохранившегося лопуха, я бросил его на угли и сдвинул лапой в сторону. Проход к молодняку теперь был открыт. Уходя дальше, я обернулся разок: зайцы в два прыжка оказались у лёжки. Самый ушастый долго ещё глядел мне вслед – шкурой чуял.
Настроение было отличным, в душе я улыбался. Пустяк какой-то, а всё равно благостно. И мне почудилось среди деревьев, что впереди, на опушке, стоит маленькая избушка. Через три минуты я оказался уже на месте и обнюхивал место обитания: от избушки пахло человеком.
***
Ворожею охватило тревожное чувство – не видение, что-то иное пыталось прорваться в её разум. За свои тридцать лет, проведённые в темноте, Малика доверяла лишь своему дару, не полагаясь на внешние знаки, и уж тем более – на людей. Кругом обман, ведь все люди лгут, сладкие речи и обещания оборачиваются горечью и фальшью, почти всех интересует нажива, деньги, власть. Приходящие клиенты не отличались остроумными запросами, среди них лишь единицы (такие, как Лина) обращались за помощью в интересах своих родных и любимых.
Малика, хоть и одобряя про себя таких представителей рода человеческого, была непоколебимо уверена, что эта наивная любовь рано или поздно пройдёт, завянет, уступит место привычке и жалости, а может равнодушию и презрению. Не оказалось ни одного примера в её окружении, где искреннее чувство могло быть пронесено через годы жизни, через все испытания – всегда что-то да случалось.
Малика выучила этот урок ещё по детству: когда родителей не стало, она жила у своих тёток по очереди, вынужденно вплетаясь в круговорот чужих судеб. Она постоянно замечала, как упрёки и жалобы, оскорбления и осуждения, а ещё едкие сплетни всегда занимают место доселе умилительным признаниям в любви и томным вздохам, отчаянным подвигам и жарким поцелуям. Такова жизнь, и Ворожея приняла все её стороны, научившись вести дела отчуждённо, не соприкасаясь лично с чужими тайнами и желаниями.