Княжеская ведьма
Шрифт:
Лицо ее оставалось спокойным.
– А поговорить решил, потому что не знаю, – зачем я тебя здесь держу?
– Я вот тоже думаю – зачем?
– Ладно, спросим по-другому. Что ты можешь?
– Тебе этого не понять! («Не зарываться. Сдержись. Не ори».) Скажем так – видеть скрытое и прорицать грядущее. («Только не перегнуть».) Но тебе это ни к чему. Ты же не собираешься рыть колодцы и сажать сады.
– Не заговаривай мне зубы. Сады… – в его голосе послышалось величайшее презрение.
– Тогда найди какую-нибудь старуху в деревне, она тебе такого наколдует…
Он
– Я видел… там, в Тригондуме… ты можешь знать, что будет.
– Я тебе тогда же и сказала – это не всегда получается. Как найдет.
Он не обратил внимания на это замечание.
– Прорицать… И что ты видишь в моем будущем?
– Я вижу, что, если ты не расстанешься со мной, то скоро умрешь.
Слово вырвалось само собой, она даже не понимала, как.
– Ты мне угрожаешь? – он усмехнулся. Вероятно, жалкой представлялась ему эта угроза.
– Нет. Я это знаю, – жестко сказала она. В это мгновение она поняла, что действительно знает.
– Кто же меня убьет? Ты?
Она презрительно отмахнулась.
– Если б я собиралась тебя убить, я бы давно это сделала.
Он молчал.
Призрак свободы затмевал для нее сейчас мысль о могуществе. А если бы отпустил?
– Отравила бы?
Она не угрожала. Но вот что он услышал и понял: «Я давно могла извести тебя своими зельями, и безо всякого труда, а вот не извела. Как захочу, так и поступлю».
Он слышал голос опасности. А опасность он любил.
– Отравила бы?
– Нет.
– Снова врешь.
– Я никогда не лгу. Я не могу этого сделать. А избавиться от тебя, и рук своих не прикладывая, было бы куда как просто. Дала бы тебе талисман от любого оружия – вот! – из лопатки казненного – и тебя с этим талисманом прикончили бы в первом же сражении…
– Я бы этот талисман сначала на тебе испробовал.
– А ты уверен, что оружие меня возьмет? Испробуй!
Это вырвалось вопреки ее желанию. Но он не понимал жажды смерти, потому что сам ее не знал.
– Значит, дело в тебе, а не в талисмане?
– Я же сказала – испробуй, – заметила она уже спокойно.
– Ладно. Ступай.
Перед тем, как уйти, она вновь захотела перекреститься, но рука замерла у лба. Так запечатлелась в ее памяти статуя Богородицы, а перед ней – усмехающийся Торгерн. Больше она в эту церковь не пойдет.
Карен вернулась в свое жилище, уже обживаемое Боной и Магдой, уже начинающее заполняться особыми лекарскими запахами, которые будут сохраняться здесь годами, долго после того, как ее здесь не будет, вернулась к своим мыслям, думанным-передуманным, но не лишившимся остроты и боли. «Плохая была бы ты лекарка»… Неужели он запоминает все, что я говорю? И как буквально он понимает мои слова! Впредь надо быть осмотрительней. Все надо учитывать. Но я сейчас о другом. О, я не стану требовать всего и сразу. Бог не будет так щедр. Один год, один только мирный год, Господи! А дальше будет легче.
А они не будут сидеть без дела. Ждать пока я что-то придумаю. Поход. Куда он нацелился? Как это говорил Флоллон: «Вильман ближе, Сламбед богаче?», Вильман или Сламбед?
Я отвечу – ни Вильман, ни Сламбед. Я это сделаю.
Вильманское герцогство – ближайшая граница. Было несколько вооруженных столкновений, до большой войны дело пока не доходило. Герцог стар, у него нет сыновей, только одна незамужняя дочь. Госпожа Линетта.
До торгового союза Сламбед почти невозможно добраться с этой стороны гор. Не только Торгерну, но и другим хищникам. Поэтому в Сламбеде есть чем поживиться тому, кто жаден до чужого… если рискнуть армией лишь летом, в другое время года это прямое самоубийство. Сейчас – ранняя весна…
То, что она узнавала, хотелось бы записать, чтоб как-то привести в систему. Но она решительно отказалась от этого. Ни закорючки, выведенной ее рукой. Неважно, что Торгерн не умеет читать! Найдет грамотных. Хотя поначалу так и подмывало написать что-нибудь глупое или грубое – утрись! Но, опять же, зарываться не следовало, и она сдержалась. Ребячеству не время и не место здесь. А скоро стало и вовсе не до шуток. Шутку пошутить, видите ли, решили над ней самой.
Но это произошло не сразу. Как и прежде, она не могла сидеть без дела и продолжала упорно заниматься врачеванием. В числе пациентов оказался и отец Ромбарт, действительно страдавший жестокими болями в желудке. Карен приготовила для него настойку и обещала после Пасхи принести еще.
Настала и Пасха. В церковь Карен не пошла, как решила, впрочем, никто и не звал ее в церковь. Потом начали праздновать. Во двор крепости выкатили несколько бочек вина, из горда подвалили музыканты, жонглеры, шлюхи и прочий шатающийся люд, а уж о том, что творилось внутри, лучше бы не говорить. Отец Ромбарт уже успел пожаловаться ей на нравы Торгерна и его военачальников. Вряд ли он думал, что ей об этом тоже кое-что известно, и больше, чем ему.
Кончился праздник, и незамедлительно начались воинские учения. Казалось, Торгерн находил удовольствие в том, чтобы доводить до изнеможения своих солдат и офицеров, и так еле живых с похмелья.
А ей-то что? Она обходит своих больных. Стража уже не таскалась за ней по пятам. Если за ней и следили, то скрытно.
С отцом Ромбартом они снова встретились у часовни. Капеллан хвалил лекарство и одновременно жаловался на новые боли. Был полдень, сырой, ветреный, между плитами в углу лезла трава, и Карен, не переставая давать указания капеллану, к ней приглядывалась.
Откуда-то плелись Флоллон и Катерн, имевшие довольно жалкий вид.
– Как наш преподобный с ведьмой растабаривает!
– Славно спелись!
– Неразумное вы говорите, дети мои, и горько мне слышать такие слова. Эта девушка не владеет никакими искусствами, кроме данных ей от Бога, и вы не можете называть ее ведьмой за добро, которое она творит.
– Как это не можем? – Катерн натужно веселился. – Все говорят, что ведьма!
– А ведьм вообще не бывает!
– Как это не бывает? – теперь Катерн удивился.
– В постановлениях Святых Синодов подлинно записано: «Кто, ослепленный дьяволом, подобно еретику, будет верить, что кто-либо может быть ведьмой, и на основании этого сожжет ее, тот подлежит смертной казни».