Княжеская ведьма
Шрифт:
Так мы шли – он, на расстоянии нескольких шагов от меня, и я, несущая огонь. Он шел смело, ничего не боясь, несмотря на все свои суеверия. А может быть, и благодаря им. Он верил, что мое колдовство сильнее (в этом он недавно убедился) всякого другого. А человек… разве мог он испугаться человека?
Надо было предупредить Торгерна насчет лестницы. Однако он увидел сам.
– Карен! Ступени!
– Да. Теперь мы будем спускаться дальше. Дальше – вход в главную пещеру.
– Если там и дальше такие ходы, здесь можно будет разместить
Я ничего не ответила. Он, вероятно, и не ждал, что я отвечу, а сказал это себе, со знакомой мне непреклонностью в голосе.
Мы стали спускаться. Лестница была не крутой, а пологой, идти было нетрудно. Часами можно было идти… Но часов не потребовалось. Лестница кончалась узкой выгнутой площадкой, от которой снова вел прямой ход.
Я укрепила факел (он уже догорал) в расщелине стены.
– Там, – я махнула рукой, – там – большая пещера. Иди.
Он прошел вперед. Я сделала несколько шагов и остановилась, прислонясь к стене. У своих ног я видела тень Торгерна. Он тоже остановился, вглядываясь в то, что лежало перед ним, и стоял, как показалось, долго. Я не смотрела туда. Только на тень.
Очевидно, он ждал, что я пойду туда вместе с ним. А может, просто хотел сказать, что он увидел. Позвал меня:
– Карен!
Потом обернулся. И я ударила его мечом в грудь.
Он даже не вскрикнул. Просто свалился навзничь к моим ногам. В это же мгновение догорел факел. Без сил, задыхаясь от рыданий, я упала рядом с трупом.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде, чем я сумела приподняться. Было так темно и тихо, что мне казалось, будто я тоже умерла.
Но я была жива. Я убила, а не умерла. Чего я ждала? Что своды пещеры обрушатся и погребут нас вместе – убийцу и убитого? Или что из тьмы подземелья выйдут неведомые чудовища, чтобы покарать нарушительницу обета? Или всего этого и больше – конца света, и была готова к нему. Но ничего не произошло, ничего! Я приготовилась к гибели, но ничто не изменилось ни во мне, ни в мире.
Я вытащила свой меч из раны и убрала его в ножны. Больше я ничего не взяла и не тронула, оставила его лежать так, как он лежал. Другого факела тоже зажигать не стала, потому что глаза мои привыкли уже к темноте. К большой пещере я не подошла, и даже не взглянула в ту сторону. Не мое это было дело. Последний раз посмотрела на мертвого, встала и побрела к выходу.
И всю долгую дорогу до верхней пещеры я плакала. Плакала, как не плакала никогда в жизни, как не плакала ни по отцу, ни по городу, и уже не заплачу никогда. О, Боже! Я, Карен, заманила в западню человека, который мне доверился, и там недрогнувшей рукой зарезала его. И теперь я плакала так, словно мне предстояло выплакать свои глаза.
И все равно у меня не было другого выхода. Я не могла больше сносить гнета этой ненависти. И это был единственный способ его остановить… чтобы не было другого Тригондума, чтоб разбрелась и рассыпалась его армия… потому, что провидец не может ничего остановить, а человек – может. Я должна, должна, должна была это сделать, и я это сделала. И теперь я плакала так, что меня трясло, и я натыкалась на каменные стены.
Я не раскаиваюсь в совершенном, и готова к ответу. И если его душа действительно будет ждать мою, как он обещал – я не боюсь. Пусть Бог нас рассудит.
И все равно мне не было прощения. То, что убить было необходимо, и то, как я это сделала – разные вещи, они существовали сами по себе, их нельзя оценивать вместе.
Я опять размышляла. А это означало, что мой разум, источник моих несчастий и побед, перенес и это испытание. И я плакала по себе – я убила, и со мной ничего не случилось, я такая же, как все, я могу убивать! И еще от жалости, простой жалости, которая ничего не меняет в жизни, плакала я – потому, что некому было, кроме меня, убийцы, оплакать его. Да, много у меня было причин, чтобы плакать, и я плакала.
Тем временем я поднялась наверх, повернула плиту, чтоб она встала точно на свое место, и укрыла сухими ветками вход, как он был раньше. Все это я сделала, совсем не обращая внимания на свои действия, и, клянусь, не могла бы совершить их лучше, если бы только на них и была сосредоточена. Может быть, человек вообще лучше действует, когда не думает. И только снаружи, когда мокрый ветер ударил мне в лицо, я немного пришла в себя. По крайней мере, меня перестало трясти.
Ничто не изменилось и в ущелье. Лошади стояли там, где мы их оставили. Я спустилась вниз, скользя по осыпи – мне было все равно, упаду ли я, а, может быть, я знала, что не упаду.
Сперва я подошла к своей лошади. Достала свернутый плащ из набитой лекарствами сумки, накинула на плечи. Рукавами куртки вытерла лицо – оно было совсем мокрое – от слез? От дождя?
Конь Торгерна привык ко мне, и не шарахнулся, когда я взяла уздечку. До утра мне нужно будет уйти как можно дальше от расположения армии. Со сменным конем и запасом времени я могу не страшиться погони. Несколько дней – или недель – я буду только уходить. А дальше – прокормлюсь своим знахарством. А дальше… будет видно.
Я тяжело вскарабкалась в седло. Со своей лошадью я могла обойтись стременами. Потянула второго коня за уздечку. Дождь продолжал сеяться.
…Все равно бы он плохо кончил. Все равно бы его убили. Не я, так другие. Но другие заставили бы его мучаться, а я убила его быстро. Как… лекарь. Он умер, прежде, чем понял, в чем дело. Его слова.
Нет! Я выпрямилась в седле. Мне еще думать и думать об этом… но, чтоб думать, нужно жить. Я должна уходить, зачем же я медлю… да… темно…
Немного времени спустя я выбралась из ущелья на тропу и двинулась по ней, уходя все дальше и дальше в ту сторону, где когда-нибудь должно было взойти солнце.