Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки
Шрифт:
Татьяна Андреевна яростно мотает головой:
— Нет, Наташа, не сообщай ей! Если она узнает, то приедет сюда. Не надо! И тебе нужно отсюда бежать! Ты только скажи — с ней всё хорошо?
Я шмыгаю носом:
— Да, всё хорошо. Она по-прежнему в доме княгини Артемьевой. Она здорова.
— А ты, Наташа? — ее взгляд сосредотачивается на моем лице, но только на мгновение. Ей тяжело, и она закрывает глаза. — Как ты оказалась в Петербурге? Ты знаешь обо всём? Прошу тебя, не обвиняй ни в чём Сонечку! Она не виновата! Это придумала я, а ее заставила подчиниться. Ты же знаешь — она послушная девочка.
На лбу ее выступает пот.
— Вам не следует волноваться! Хотите, я позову доктора?
Но она хватает меня за руку.
— Нет, Наташа, останься! Я была для тебя плохой опекуншей, но я так боялась, что если начну вывозить тебя на балы и в столицу, то ты рано выйдешь замуж, и мы с Соней останемся ни с чем.
— Вам нужно отдохнуть! Мы можем поговорить об этом утром.
Но она качает головой:
— Нет, Наташенька, это — моя последняя ночь. Не плачь! Я хочу попросить тебя…
Я снимаю с лица повязку. Мне трудно дышать.
— Всё, что угодно, тетушка!
Я наклоняюсь к ней, и она шепчет:
— Не оставляй Сонюшку! У нее нет никого, кроме тебя! Не прогоняй ее из Закревки!
Я уже не сдерживаю слёз, и они текут по щекам, капают на ветхое лоскутное одеяло.
— Как вы могли такое подумать? У меня тоже нет никого, кроме нее! Мы с ней теперь ближе, чем родные сестры! Не беспокойтесь — если она решит выйти замуж, я дам за ней хорошее приданое.
Мне непривычно говорить это, но я понимаю, что для нее это важно.
Она кивает:
— Да, ладно. Может быть, ей встретится хороший человек.
Я вижу, как она угасает с каждой секундой. Мне хочется сказать ей что-то еще, чтобы поддержать, успокоить.
— Мы были с Соней у князя в Елагинском. Там она познакомилась с графом Никитой Александровичем Свиридовым, — я рассказываю торопливо, и она жадно внимает каждому слову. — Он не очень богат, но у него есть титул, и он очарован Соней. Не сомневаюсь, он сделает ей предложение.
Я не уверена в том, что говорю, но я вижу, как светлеет лицо Татьяны Андреевны, и мне совсем не стыдно за эту ложь.
И свой последний вздох она делает с улыбкой, умиротворенная.
А я до утра рыдаю в каморке доктора Болотова. Павел Михайлович не утешает меня, только заставляет поесть и выпить полстакана водки. И я пью. Морщусь, кашляю, но пью. А уже на рассвете погружаюсь в сон.
Весь следующий день я пытаюсь помочь еще нескольким ребятишкам в больнице. Я еще не понимаю, что помочь можно не всем и не всегда.
Я несколько часов сижу у постели двухлетнего мальчика, держу его за руку, но ничего не чувствую. Вообще ничего. Потом то же самое повторяется с еще одним ребенком. Ни тому, ни другому не становится легче.
Мне требуется немало времени, чтобы научиться чувствовать, кому я действительно могу оказать помощь. Я начинаю ощущать тонкий канал с энергией, которая либо течет к больному, либо застывает у меня на руках.
От Павла Михайловича я знаю, что в одном из лазаретов на Васильевском острове помогает врачам Константин Елагин. Может быть, это глупо, но от того, что мы с ним делаем общее дело, мне становится легче.
Следующую ночь я провожу в квартире на Кабинетской улице. Мы возвращаемся туда вместе с Катериной и Митенькой. Я отправляю Кузьмича в ломбард — заложить подаренную Елагиным золотую брошь. Мне чуточку жаль расставаться с его подарком, но Митеньке сейчас нужно хорошо питаться, а продукты в Петербурге из-за карантинных заграждений заметно подорожали, и у нас совсем нет денег. Продукты нужны и в больнице, и мы привозим туда и хлеб, и яйца, и масло.
Я возвращаюсь на Сенную несмотря на протесты Арины и Кузьмича. Я вижу первые результаты своего труда, и это поддерживает мои силы.
Соне я отправляю подробное письмо, где рассказываю о кончине Татьяны Андреевны. Правильнее было бы сообщить об этом кузине лично, но я понимаю, что если я появлюсь в доме княгини Артемьевой, то Елизавета Андреевна уже не отпустит меня в больницу.
Я знакомлюсь с главным врачом Земаном, фанатично преданным своему делу человеком, и еще с несколькими докторами. Я жалею о том, что в двадцать первом веке мне не пришло в голову хоть что-то прочитать об эпидемии холеры, и я мало чем могу помочь им в борьбе с этой болезнью. Они не уверены ни в причинах появления заболевания, ни в способах лечения. Они действуют методом проб и ошибок.
А страх в народе растет, и этот страх толкает людей на странные, необдуманные поступки. На улицах по-прежнему нападают на больничные кареты, избивают докторов. Разгоряченная неуправляемая толпа уже не первый день собирается и на Сенной.
Болотов настаивал, чтобы двадцать второго июня я устроила себе выходной. Но мы, выспавшись хорошенько, всё-таки бредем с Кузьмичем в больницу. Вот только добраться до нее у нас не получается.
Еще задолго до подхода к площади мы слышим: «Бунт, бунт на Сенной!» Останавливаем идущего с той стороны мужчину. Что случилось?
Он рассказывает обстоятельно, явно гордясь, что стал очевидцем такого события:
— Чернь будто с ума сошла — штурмом взяли временную больницу на площади. Разбили окна, выбросили мебель на улицу, вытащили больных, избили больничную прислугу и самым бесчеловечным образом умертвили нескольких врачей.
Он готов рассказывать и дальше, но мы бежим на площадь. Туда уже стянуты войска и даже артиллерия.
— Наталья Кирилловна, голубушка, пойдемте домой. Тут мы уже не помощники.
Он прав, но я мечусь из стороны в сторону, пытаясь отыскать в толпе хоть одно знакомое лицо. И когда вижу Болотова, слёзы радости наворачиваются на глаза.
— Павел Михайлович!
Я тычусь ему в плечо, всхлипываю.
— Вера Александровна, я беспокоился о вас. Прочь, прочь отсюда!
Мы возвращаемся к нам на Каретскую, и только там, за столом, после нескольких выпитых рюмок Болотов отвечает на наши вопросы:
— Я поехал с еженедельным визитом ко княгине, этим и избежал оказаться в осаде. Когда я вернулся на Сенную, всё уже было кончено. Земан и еще несколько человек убиты, больные выгнаны на улицу. Даже полицейские не решились вмешаться — что они могли сделать против такой толпы? Я слышал, беспорядки начались и в других частях города, были разгромлены еще несколько больниц.