Княжий удел
Шрифт:
Хитрый мурза только улыбается и молча принимает из рук боярина пиалу с кумысом.
— Хочешь, хоть сейчас в шапку серебро отсыпем? А хочешь, так сразу две!
Тегиня отставил в сторону надоевший кумыс и решил попотчевать себя медовухой — потянулся рукой к кувшину, а Всеволжский, угадав желание мурзы, уже наливает ему напиток в чашу. Ордынский вельможа, удобно развалившись на лавке в покоях боярина, попивал ядреную медовуху. Напиток был крепкий, так и бил в голову. Тегиня многозначительно улыбался, но обещаний не давал — не в его характере сотрясать воздух словами. А Всеволжский, понимая это по-своему, неустанно поднимал цену — справедливо считая, что великое
— Золотую цепь, Тегиня, получишь, а хочешь — драгоценные камни.
— Золотая цепь хорошо, только хан Мухаммед непрост!
— И я об этом же, мурза, вот потому и к тебе подошел. Так и быть, бери каменья драгоценные и золотую цепь.
Тегиня прищелкивал языком, все более удивляясь щедрости боярина, но вместо ответа Всеволжскому — опять полупьяная улыбка. Ох и крепка же медовуха у Ивана Дмитриевича! А потом, испив и наливки, он нетвердой походкой покидал гостеприимные палаты и возвращался в свой юрт.
Всеволжский, не умевший поддаваться унынию, только чертыхался вслед мурзе и без конца удивлялся его изворотливости:
— Вот же хитрая бестия! Согласие не дает и об отказе речи не заводит. Видать, князь Юрий крепко его прикупил. Но ничего, Василий, все будет хорошо, один Тегиня ничего не решает. Хоть он и молочный брат хану, но, помимо него, у Мухаммеда еще советники есть. Как мурзы твое дело хану представят, так оно и выйдет. Ничего, я со всеми мурзами переговорю. Серебра жалеть не надо, князь! Иначе не видать тебе великого княжения. — И уже заискивающе, заглядывая в светлые очи великого князя: — А дщерь моя, Марфа, как тебе? Ведь вправду хороша? Вижу, по душе пришлась. — Василий смутился и почувствовал, как ядовито растекается по лицу краска, обжигая кожу. Всеволжский понимал смущение князя по-своему. — Она девка видная, всем взяла. Эх! — забавно хлестал он себя по толстым ляжкам.
Боярин Всеволжский не уставал нашептывать каждому мурзе на ухо при встрече:
— Что же это такое получается? Получается так, что Тегиня всеми вами управляет. — Косматая голова покачивалась из стороны в сторону, и лукавые глаза поглядывали на озадаченных мурз. — Еще немного, и он начнет называть себя ханом. Он мне хвастается без конца, говорит: как я хану Мухаммеду скажу, так оно и будет. Дескать, мы с ним молочные братья, и он меня всегда послушает. — Иван Дмитриевич удовлетворенно замечал, как мрачнели волосатые лица мурз; слова боярина, что зерна зрелые, падали на благодатную почву и готовы были дать первые ростки. Боярин распалялся все больше: — Насмотрелся я на него, бестию! Ходит по двору так, будто он в Орде первый господин. Скоро от ближних мурз потребует, чтобы его почитали, как самого хана. И все против закона, шельмец, норовит повернуть. Ведь Василий Васильевич не варяг какой-нибудь на столе московском, по ханскому жалованию сидит.
Угрюмо помалкивали мурзы и сосредоточенно любовались серебром, подаренным боярином. И трудно было понять Ивану Дмитриевичу, что прячется за прищуром глаз: коварство или, быть может, сочувствие.
Однако большая часть времени проходила в ожидании, и князья могли видеть хана только издалека, когда он, в сопровождении большого числа знатных мурз, покидал дворец и уезжал на охоту.
Мурзы относились к Василию благосклонно: оказывали радушие и гостеприимство. Даже дня не проходило без того, чтобы он не побывал у какого-нибудь ордынского правителя: а здесь и соколиная забава, и долгие разговоры за столом. Но таким же гостеприимством пользовался и Юрий, и трудно было сказать, кто же выиграет этот затянувшийся спор. В одном не сомневались оба князя, что в лице заботливых мурз за ними неустанно наблюдает зоркое око хана Золотой Орды.
Через оконце в покои боярина Всеволжского задувал ветер — выстуживал тепло золотоордынских вельмож. Зябко на дворе. Иван Дмитриевич растер ладони, поежился. Не прибавляют тепла его разговоры с мурзами, а печь, выложенная по-русски, так и дышала жаром. Боярин взял несколько щеп и затолкал их далеко в огненный зев.
— Слышь, княже… — Боярин посмотрел на Василия Васильевича, который за весь вечер так и не проронил ни слова. — Завтра на суд к хану едем, как он решит, так и будет. Я золото приготовил, нужно будет все до последнего отдать. Дочери в приданое я здесь цепочку золотую заказал, так и ее отдам. Ничего, потом сочтемся по-родственному.
Месяц рамазан начинался с появления молодой луны, когда серп ее можно увидеть в глубоком колодце. Луну встречали, словно невесту: били в барабаны, неустанно звучали трубы, повсюду раздавались радостные крики.
Боярин Всеволжский ежился от этого шума, не мог заснуть и на чем свет стоит проклинал степной край, то и дело жаловался князю:
— Да чтоб им пусто было! Что у них за веселье такое в темень! Спрашиваю, а они говорят — пост начался. Теперь вот и не уснешь. До утра так и будут барабанить. А потом молитва начнется. Что у них за вера такая? Только ночью и едят. Думают, их басурманский бог в это время спит, вот поэтому за всеми грешниками усмотреть не может. А ты, Василий Васильевич, спи, к завтрашнему дню силы приберечь надо.
Вместе с тишиной наступило утро.
Василий Васильевич явился во дворец хана Мухаммеда вместе со всем двором: присутствие близких людей должно придать ему силы. У дворца уже томился Юрий, поджидая стольного князя. Шапку не снял, а только хмыкнул на приветствие:
— Здравствуй, племяш.
Ханский дворец больше походил на величественную мечеть, чем на покои сиятельного Мухаммеда. Снаружи — белый мрамор, а внутри — персидские ковры. Высокие ступени бесконечны, и казалось, отсюда начинается путь к Аллаху. И, глядя на это величественное сооружение, верилось, как ничтожен человек перед волей Всевышнего и его судом.
Шатровая крыша напоминала восходящее солнце, на самом верху золотого шпиля сиял месяц.
Всеволжский перекрестился, привычно разыскивая глазами кресты, и, разглядев на минаретах только луну, зло сплюнул:
— Ладно, пойдем, Василий. Бог нам в помощь.
Холопы приподняли сундуки с мягкой рухлядью, золотом и серебром и поспешили за князем следом. Стража расступилась в дверях, пропуская Василия Васильевича в покои хана. Конский волос, повязанный на концы пик, веселым хулиганом растрепался на ветру и, шаля, коснулся горящей княжеской щеки, успокаивая.
Перед величием дворца оробел и Юрий Дмитриевич, и только уверенность Тегини добавила ему силы. Князь зыркнул на бояр, которые приотстали у громадной лестницы, и зло прикрикнул:
— Ну, что стоите, как стадо овец! Хан дожидается. Сундуки с золотом пусть во дворец несут. Лапотники!
Хан восседал на большом троне, который своей высокой спинкой едва не упирался в потолок. Эмиры и мурзы стояли по обе стороны и внимательно следили за руками Мухаммеда. Его пальцы чутко реагировали на все, что происходило в зале. Мухаммед то хлопал в ладоши, когда молодой музыкант заканчивал мелодию, которой развлекал хана, играя на флейте, то его руки грозно приказывали подойти ближе или прогоняли прочь. Это были руки воина, умевшего крепко сжимать саблю и искусно управлять конем.