Княжна Джаваха
Шрифт:
– Юлико умер, потому что Господь прислал за ним темного ангела смерти… Господь знал, когда должен умереть Юлико. Я не виновата. Мамао [56] говорит, что люди не вольны ни в жизни, ни в смерти. Правда, мамао?
Седой священник, пришедший с последним напутствием к Юлико, тихо улыбнулся и положил мне на голову свою благословляющую руку.
– Ты права, дитя мое, – сказал он, – один Господь может дарить жизнь и насылать смерть людям.
Бабушка отошла от нас, недовольная и сердитая. Она не подозревала, как она меня оскорбила!.. Слезы обиды обожгли мои глаза.
56
Мам'aо –
– Мамао, – решительно подошла я к священнику, снимавшему епитрахиль [57] после молитвы у тела Юлико, – он пойдет прямо к Богу?…
– Он уже там, дитя мое. Его душа у Престола Всевышнего.
– И каждый умирающий ребенок пойдет туда?
Он подумал немного и, остановив на мне свои добрые глаза, ответил твердо:
– Каждый!
«О, как бы я хотела умереть, – невольно думалось мне, – тогда бы я не видела ни бабушки, ни баронессы, которую я возненавидела от всей души».
57
Епитрахиль – часть облачения священника, расшитый узорами передник, носимый под ризой.
Последняя приехала на похороны Юлико в глубоком трауре. В черном платье она показалась мне еще тоньше и еще воздушнее.
Когда двинулась печальная процессия от нашего дома с останками умершего княжича, я почувствовала горькое одиночество.
Накануне я пробралась в комнату, всю затянутую черной кисеею, где стоял гроб Юлико, и, положив на кудри покойного венок из желтых азалий и бархатных магнолий, сплетенный мною собственноручно, сказала:
– Прощай, Юлико, прощай, бедный маленький паж своей королевы… Ты счастлив уже потому, что не услышишь больше злых речей и никто тебя не упрекнет ничем уже больше… Если мне будет очень, очень грустно, ты сослужишь мне последнюю службу: ты шепнешь ангелу смерти, чтобы он пришел за мною… Слышишь ли ты меня, Юлико?…
Потом я поцеловала его…
Когда арба с золоченым гробиком остановилась у открытой могилки, бабушка заплакала и запричитала, как простая грузинка:
– Последний ребенок… последний маленький княжич рода Джаваха… вай-ме… горе нам!.. Горе мне, одинокой старухе, которой суждено увидеть вымирание славного имени!
Ее крики становились все громче и неистовее. Тогда папа, взволнованно покручивавший свои темные усы, подошел к ней.
– Перестань, деда! Ты точно и меня похоронила, – сказал он с улыбкой, – а ведь я еще жив, слава Богу, и, даст Бог, проживу еще долго, и не увидишь ты прекращения нашего славного рода.
Она успокоилась и уже больше не плакала.
Гроб Юлико опустили в землю…
В тот же вечер в траурной зале, где справлялись поминки по умершему княжичу, в присутствии многих гостей, собравшихся на похороны, отец сказал громко:
– Наша свадьба отложится на три недели по случаю смерти маленького Джавахи.
Я обомлела…
Так, значит, это все-таки дело решенное; значит, свадьба будет; значит, тоненькая баронесса будет моей мачехой?…
Бабушка, забыв свои недавние слезы, с нежной лаской смотрела на ту, которая должна была стать через три недели молодой княгиней Джавахой, а гости улыбались ей ласково и любезно…
Я не помню, как я вышла из-за стола, как проскользнула в мою комнату. Опомнилась я только перед
Мои щеки горели как в огне… Мои глаза застилали слезы…
– Деда, – в исступлении говорила я, вперив взгляд в ее милый образ с печальными глазами и прекрасным лицом, – ты была и останешься моей единственной!.. Другой деды не хочет твоя крошка, твоя джаным! И если этого пожелает судьба, то я убегу, деда! Я убегу в горы… к дедушке Магомету… к княгине Бэлле Израил.
И я рыдала, говоря это, так громко, что Барбале прибежала узнать, что со мною.
– Барбале, – вскричала я, – будь свидетельницей, Барбале, что я не хочу новой деды! Слышишь ли ты это, моя старая Барбале?
Она поняла меня.
– Княжна, бедняжечка! – прошептала добрая старуха и, обхватив меня руками, вдруг заплакала.
И я заплакала вместе с нею… Это уже не были слезы гнева, обиды… Ласка Барбале размягчила мне сердце… В уме зрело решение.
Глава 11
Колдунья Сарра. Бегство
Я решила бежать.
И это мое решение было твердо.
План бегства я уже составила. Оно было не так легко. Меня, княжну Джаваху, в Гори знала последняя армянка-торговка, знал последний грязный татарчонок. Меня могли вернуть. Но я все предусмотрела.
Я знала одного маленького бедного странствующего музыканта, сазандара-грузина Беко. Он жил в беднейшем квартале Гори, за базарного площадью. Говорили, что его мать, старая Сарра, была колдунья. У сазандара Беко была волынка. Он приходил в сады богатых горийцев и пел свои песни… Беко был одного роста со мною и обожал серебряные абазы [58] . Когда ему бросали их из окон, он кидался на них с такою жадностью, точно от этого зависела его жизнь. У меня был подарок от папы, новенькие блестящие два тумана, и я решила дать их Беко с тем, чтобы он продал мне свои лохмотья. Маленький сазандар беспрепятственно мог проникнуть в горы, не возбуждая подозрений… И я решила превратиться в маленького сазандара.
58
Аб'aз – двадцать копеек.
С этой целью накануне задуманного мною бегства я велела оседлать Шалого и поехала в Гори.
Я ехала тихо, опустив поводья, несказанно удивляя татарчат, привыкших к моей бешеной скачке. В последний раз оглядывала я грустными глазами мой дорогой Гори, развалины, долины. На базарной площади затихала жизнь. Время близилось к закату.
Толстые армянки сидели около своих лавок, шелушили тыквенные семечки и сплетничали напропалую.
Персиянин, продавец тканей, кивнул мне головой и похвалил мою лошадь. Он хорошо знал папу.
– Сарем, – спросила я, – не знаешь ли, как проехать к старой Сарре?
– Надо прочь с коня, сиятельная княжна. Так не проедешь. Надо спуститься рядами, за угол налево, – обязательно пояснил он и потом, мигнув лукаво глазом, спросил: – Приехала гадать к старой Сарре?
Я поблагодарила его, спрыгнула с лошади и, передав ее персу, хотела уже идти по указанному пути, как вдруг неожиданно перед нами вырос как из-под земли Беко. Он шел со своей волынкой, напевая что-то вполголоса.