Княжна Джаваха
Шрифт:
Старуха не кончила… Она упала в конвульсиях у порога и громко застонала…
Быстрым движением рванула я дверь и очутилась на воздухе.
Я опять увидела небо и Гори… Смрадное жилище предсказательницы осталось позади…
– Что наврала тебе старуха? – заинтересовался Сарем, подавая мне стремя. – На тебе лица нет, княжна!
– О Сарем, – вырвалось у меня, – как все это ужасно! Надо ей помочь: она умирает.
– Выживет. Ведьмы живучи! – рассмеялся он недобро. – Еще долго будет морочить народ и выклянчивать деньги!.. Добрый путь, княжна, кланяйся генералу. – И, кивнув мне еще
Никогда еще не была я так безжалостна к моему коню, никогда так не хлестала крутых боков Шалого крошечной нагайкой. Верный конь понимал меня и нес быстро-быстро. В мозгу моем проносились обрывки бредней вещуньи. Я хотя и считала их вздором, но не могла выгнать из мыслей. Я рвалась домой…
Назавтра был решен мой побег. Ни одна душа не догадывалась о нем. Целых три недели готовилась я к нему. В маленьком узелочке были сложены лаваши и лобии, которые я ежедневно откладывала от обеда и незаметно уносила к себе. Мой маленький кинжал, остро отточенный мною на кухонной точилке во время отлучки Барбале, тоже лежал под подушкой… Я уже сходила на кладбище проститься с могилками мамы и Юлико и поклясться еще раз моей неразрывной клятвой у праха деды.
Я выпустила на свободу Казбека, у которого за лето порядочно отросли крылья, и молодой орел улетел в горы. С бабушкой я была особенно добра последнее время: мне не хотелось оставлять о себе дурного впечатления. Даже с ненавистной баронессой я была очень любезна, чем порадовала папу. Барбале, Родам, дурачок Андро, отчаянно грустивший со смерти своего молоденького княжича, Брагим, Михако и Анна – все не могли нахвалиться мною. Я была кротка, добра, предупредительна. К отцу только я не ласкалась… Я боялась, что если прижмусь к моему дорогому, если загляну в его милые прекрасные глаза, – у меня уже не хватит силы его покинуть, и я не в состоянии буду исполнить моего замысла, не решусь оставить его…
Все эти три недели я ежедневно уносилась с Шалым в предместья Гори, прощаясь с милыми родными местами…
И вот день побега подошел.
Накануне, сидя в последний раз на спине Шалого, я невозможно горячила его, чтобы упиться до конца безумной быстрой скачкой.
– Завтра, завтра… – твердила я как во сне. – Завтра я уже не буду видеть тебя, мой розовый, мой благоухающий Гори… Я буду далеко… Завтра, когда счастливая невеста войдет в дом моего отца, маленькая злая княжна Нина будет уже за несколько десятков верст от дома! Прощай, Гори! Прощай, моя родина!.. Да, завтра меня здесь не будет. «Белая голубка заменит в гнезде черную орлицу, – вспомнила я предсказания Сарры. – Маленький орленок не может ужиться в одном гнезде с белой голубкой…» Как хорошо, как поэтично высказала Сарра свое пророчество!..
– Пророчество! – с ужасом поймала я себя на мысли. – Пророчество – значит, Сарра говорила правду… Она ясновидящая!.. А горный коршун, а кровь… а девушки и тесная клетка? Что это? Помоги мне, Боже! Я ничего не понимаю!
Почти бесчувственную снял меня с лошади отец, ожидавший у крыльца моего возвращения, и, прижав к груди, понес в дом.
– Нина, что так долго? Как ты нас испугала, дитя мое! Где была ты? – ласково журил он меня дорогой. – Что с тобой?
– Ничего, папа, меня понес немного Шалый, – солгала я.
– Эти прогулки пора прекратить, слышишь ли! Ты не будешь больше ездить на Шалом, пора приняться за серьезное учение, – строго проговорила бабушка, не удостоив меня даже взглядом.
– Да они и прекратятся, завтра же, – не без злорадства сказала я, дерзко взглянув на эту сухую, черствую, педантичную старуху.
– Что это у тебя, дитя? – спросил отец, указывая на узелок, который я, как сокровище, прижимала к груди.
– Это? – И я вспыхнула, как зарево. – Это… маленький сюрприз тебе на завтра… к свадьбе… – солгала я еще раз невольно в этот вечер.
Бедный милый отец! Если б он знал, что за свадебный подарок готовила ему его любимица джаным! К счастью, людям не дано судьбою читать в мыслях друг друга. Он ласково, счастливо улыбнулся мне…
Чай, выпитый мною в последний вечер в отцовском доме, показался мне горьким и невкусным. Я не дотронулась ни до ужина, ни до вина. Потом, ссылаясь на головную боль, я попросила позволения выйти из-за стола.
Бабушка сердито покосилась на меня, а отец встал встревоженный.
– Что с тобой, чеми потара сакварело, что с тобою? – спросил он, благословляя меня на сон грядущий и заглядывая в мои глаза.
– Ничего, папа, болит голова немного, устала, и только! – возможно спокойнее отвечала я и, боясь разрыдаться у него на глазах, поспешила выйти.
Он догнал меня на дороге, поднял на руки и понес, шутливо убаюкивая, как это часто делал в детстве.
– Папа-радость! – могла я только выговорить и с силой прижалась к его груди. – Любишь ты меня?
– Люблю ли я тебя! – вскричал он. – Тебя – мою малюточку, мою девочку, мою дочурку-джаным!.. Люблю ли я тебя? И ты можешь это спрашивать, злая крошка?
– Папа мой, – шепнула я, блаженно закрывая глазки, – если б я умерла… как мама и Юлико… ты бы много плакал? Горько?
– О-о! – стоном вырвалось из его груди, и он до боли крепко сжал меня руками.
Я видела при бледном свете месяца, как помертвело его лицо, и сердце мое сжалось.
– Что ты, папа, золото мое… ведь я жива, я около тебя… здесь, папа… и буду с тобою хорошей, умницей… А ты посиди за это у меня на постельке и расскажи мне сказку о луче месяца… помнишь, как рассказывал, когда я была малюткой! – просила я, ласкаясь к нему.
– Да, да, – обрадовался он, – я расскажу тебе сказку, а ты лежи тихо-тихо… как мышка.
– Милый папа, – позвала я его, в одну минуту раздевшись и юркнув в постель, – я готова. Начинай свою сказку…
Он сел на краю кроватки и, играя моими черными длинными косами, унаследованными мною от мамы, начал свою сказку…
Чудесная это была сказка! Луч месяца рассказывал в ней о своих странствиях – как он заглядывал на землю в людские жилища и что видел там: он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице… Чудесная сказка, но я ее на этот раз вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и сердце мое замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудесного доброго лица с гордыми прекрасными глазами и ласковым взглядом.