Княжна Джаваха
Шрифт:
Однако я храбро взялась за ручку. Тяжелая дверь растворилась с легким скрипом. На паперти было совсем темно. Ощупью отыскала я скамейку, на которой в дни церковной службы отдыхали воспитанницы, и села. Прямо против меня были церковные двери, направо – коридор младшей половины, налево – старшей. Отдаленные газовые рожки чуть мерцали, роняя слабый свет на двери, но вся площадка и широкая лестница тонули во мраке.
«Ну где же лунатик? – храбрилась я, оглядываясь во все стороны. – Все это одна выдумка глупых девочек…»
Я не досказала и вздрогнула… Раздался глухой и тяжелый звук… Один…
Мне стало холодно… Я уже поднялась и направилась было к коридорной двери обратно, как вдруг случайно оглянулась, и… ужас сковал мои члены… Прямо на меня надвигалась высокая белая фигура. Тихо, медленно ступала она по паперти… Вот она ближе, ближе… Холодный пот выступил у меня на лбу… ноги подкашивались, но я сделала невероятное усилие и бросилась вперед, протягивая руки к белой фигуре.
В тот же миг три раздирающих душу крика огласили своды мирно спавшего института… Кричал белый лунатик, кричал кто-то еще, спрятавшийся в углу за стеклянной дверью, кричала я, зараженная ужасом.
Не помня себя, я бросилась назад по коридору, пулей влетела в дортуар, сильно хлопнув дверью, и, бросившись в постель, зарылась в подушки.
Поднялся плач, суматоха… Осветили дортуар, прибежали девушки, спавшие в умывальной.
Захлебываясь от волнения, я посылала их на паперть – спасать от лунатика его жертву.
Frulein Геринг, ничего не понимавшая из того, что случилось, помчалась со свечой на паперть в сопровождении служанок. Через несколько минут они вернулись, неся на руках бесчувственную Люду; с ними была еще третья девушка, в длинном белом «собственном» платье. Она приехала в этот вечер из гостей и пробиралась на ночлег в то время, когда я дежурила на паперти. Я была уничтожена… Девушка в белом и оказывалась тем страшным лунатиком, который так испугал меня. Мне было обидно, совестно, неловко…
На вопросы доброй Кис-Кис я не могла не отвечать правды. А правда была так смешна и нелепа, что я едва собралась с духом рассказать ей.
Я злилась… Злилась больше всего на Люду, сделавшую мое положение таким смешным и некрасивым.
И кто ее просил идти за мною, прятаться за дверью, защищать меня от несуществующих призраков? Зачем? Зачем?
Взволнованная, пристыженная, я быстро разделась и легла в постель. Сквозь полузакрытые веки я видела, как привели в чувство до смерти напуганную Люду, видела, как ее уложили в кровать и как, по уходе фрейлейн, бледная, измученная, она приподнялась немного и тихо шепнула:
– Ты спишь, Нина?
Но я молчала… Маленький злой бесенок, засевший во мне, не давал мне покоя. Я злилась на всех, на класс, на ни в чем не повинную девушку, на себя, на Люду.
Долгий сон не успокоил меня.
– Ага, струсила! – услышала я первое слово разбудившей меня насмешливым смехом Мани Ивановой.
– Принцесса Горийская испугалась дортуарной девушки! – вторила ей Крошка.
Защищаться я не пожелала и только метнула в сторону Люды злыми глазами.
«Вот что ты наделала, – красноречиво докладывал мой рассерженный взгляд, – в какое милое положение поставила меня! Всеми этими неприятностями я обязана только тебе одной!»
Она
– Ах, не хнычь, пожалуйста! Напортит, а потом ревет! – крикнула я и вышла из дортуара, сильно хлопнув дверью.
Она, однако, еще раз попыталась подойти ко мне в коридоре. Но и тут я вторично оттолкнула бедняжку.
Грустно, опустив кудрявую головку, поплелась она в спальню, а я еще долго дулась, стоя у окна в коридоре. Даже Ирочка, подошедшая ко мне (она дежурила за больную классную даму в дортуаре пятых), не усмирила водворившегося в мою душу беса.
– Что это, Нина, с вами? Вы как будто расстроены? – спросила она обычным ей покровительственным тоном.
– Оставьте меня, все оставьте! – капризно твердила я, кусая губы и избегая ее взгляда.
– В самом деле, вас следует оставить, Нина, вы становитесь ужасно несносной, – строго произнесла Ирэн, очевидно обиженная моим резким ответом.
– Ну и слава Богу, – совсем уже нелепо, по-детски пробормотала я и, передернув плечами, побежала в спальню, желая спрятаться и остаться наедине с моим маленьким горем.
Каково же было мое изумление и негодование, когда я увидела Люду, моего единственного первого друга, между Маней Ивановой и торжествующей Крошкой – моими злейшими врагами!.. Я сразу поняла, что они воспользовались нашею ссорою, чтобы, назло мне, привлечь Люду к себе. Их я поняла, но Люда, Люда! Как она согласилась подружиться с ними?… Неужели она не догадалась, сколько обиды и горечи нанесла этим поступком моему и без того измученному сердцу? А я так любила ее!..
Я была возмущена до глубины души, возмущена и против Ивановой, и против Марковой, и против Влассовской – против всех-всех. Я не помню, что я крикнула им, но, вероятно, что-нибудь обидное, потому что Влассовская испуганно заморгала своими вишневыми глазами, а ангельское личико Марковой исказилось злой гримаской.
Месть Крошки удалась на славу! Отняв от меня моего друга, она лишала меня последнего солнечного луча, последней радости в холодных негостеприимных институтских стенах.
Глава 8
Из-за вороны. Друзья на всю жизнь
Потянулись ужасные дни… Назло Люде я подружилась с Вельской. Наши шалости превосходили все прежние. Вельская была хитра на выдумки и изворотлива, как кошка. Мы бегали, беснуясь, по всему институту, кричали до хрипоты в часы рекреации [77] , не боясь начальства, гуляли на половине старших. Растрепанные, хохочущие, крикливые, мы обращали на себя всеобщее внимание… Классные дамы удивлялись резкой перемене в моем характере, но не бранили меня и не взыскивали. Я была общей любимицей, да к тому же многое приписывалось моим нервам и острым проявлениям тоски по родине.
77
Рекре'aция – время отдыха (лат.).