Княжна Джаваха

Чарская Лидия Алексеевна

– Что с вами, Нина? – удивлялась Ирочка, глядя, как я, вся красная от беготни, неслась к ним на половину вопреки запрещению синявок [78] . – Я не узнаю вас больше!

– Я веселюсь, фея Ирэн! – смеялась я. – Разве бедным маленьким седьмушкам запрещено веселиться?

Если б она знала, как я была далека от истины! На глазах класса, в присутствии ненавистной Крошки, ее оруженосца Мани и еще недавно мне милой, а теперь чужой и далекой Люды, я была настоящим сорвиголовою. Зато когда дортуар погружался в сон и все утихало под сводами института, я долго лежала с

открытыми глазами и перебирала в мыслях всю мою коротенькую, но богатую событиями жизнь… И я зарывалась в подушки головою, чтобы никто не слышал задавленных стонов тоски и горя.

78

Синявки – так воспитанницы называли классных дам, носивших синюю форму.

– Папа! – часто шептала я среди ночного безмолвия. – Милый, хороший, дорогой папа, возьми меня отсюда! Увези меня отсюда! Я теперь одна, еще больше одна, чем была раньше. Была Люда – нет Люды. И снова темно, мрачно и холодно в институтских стенах…

А Люда спала сном праведницы тут же, рядом со мною, но безусловно чужая для меня и близкая Ивановой и Крошке, которых я презирала всеми силами души…

Наутро я вставала с новым запасом шалостей в голове и с гордостью проходила мимо ненавистной «тройки», дружески обняв Вельскую.

Первый снег в этом году выпал в начале ноября… Я точно обезумела… Всю большую перемену мы взапуски гонялись с Вельской по последней аллее, куда младшим было строго запрещено ходить.

В один на редкость выпавший полуосенний-полузимний морозный денек во время прогулки мы были привлечены жалобным карканьем большой черной вороны.

Ворона была противная, злющая, но ей перебили крыло и лапку, и этого было достаточно, чтобы разжалобить сердца сердобольных девочек.

– Джаваха! – крикнула Вельская. – Давай поймаем ворону, накормим и вылечим ее.

Сказано – сделано. Не привыкшая останавливаться перед раз задуманным решением, я храбро полезла в рыхлый снег и протянула руку за вороной. Но глупая птица не понимала, казалось, моих добрых намерений. Прихрамывая, она заковыляла от нас по всей аллее, точно мы были ее злейшие враги.

– Держи, Белка! Забеги слева! – отдавала я краткие приказания моему адъютанту, как Крошка прозвала в насмешку мою новую подругу.

– Берегись, Нина, синявка идет!

– Э, пустое! – лихо крикнула я.

К общему удовольствию собравшихся вокруг нас зрительниц, ворона была поймана и закутана в казенную шаль. С величайшими предосторожностями мы понесли ее в класс.

– Кого хороните? – насмешливо крикнули нам наши всегдашние враги – шестушки при виде оригинального шествия.

– Закрой ее, закрой, – шептала Вельская, – а то они насплетничают инспектрисе…

До класса нашу новую protege [79] мы донесли благополучно, усадили или, вернее, втиснули ее в корзину и, увязав веревками поверх оберточной бумаги, поставили в угол, за географическую карту.

79

Prot'eg'e – протеже, лицо, находящееся под чьим-либо покровительством (фр.).

Следующий класс был батюшки. Уже в

начале урока по партам путешествовала записочка с вопросом: как назвать ворону? Внизу уже стояла целая шеренга имен вроде: Душка, Cadeau, Orpheline, Смолянка и Amie, когда, осененная внезапной мыслью, я подмахнула под вышенаписанными именами «Крошка» и, торжествуя, перебросила записку Краснушке.

Едва последняя успела развернуть бумажку, как из угла послышалось отчаянное и продолжительное карканье… Мы замерли от страха… М-llе Арно бросилась в угол, но не успела заглянуть туда, как ворона внезапно вылетела из-за карты и стала носиться с отчаянным карканьем по всему классу.

Вышло что-то невообразимо скверное. Арно гонялась за вороной, мы – за Арно, невероятно шумя и толкаясь, а батюшка, потеряв нить рассказа о трогательных страданиях благочестивого Иова, смотрел с печальной улыбкой на всю эту суматоху.

Неожиданный звонок дал новое направление событию. Пугач, грозно потрясая седыми буклями, бросилась к инспектрисе – докладывать о преступлении. Лишь только смущенный не меньше нас батюшка вышел из класса, поднялись спор, шум, крики…

Решили следующее:

1) меня не выдавать ни под каким видом;

2) ворону, унесенную классной девушкой Феней, продолжать кормить и воспитывать в саду;

3) просить прощения у батюшки за нарушение порядка в его классе.

Едва девочки успели обсудить и одобрить предложенные Вельской пункты, как в класс вошла инспектриса. Очень высокая, очень сердитая и очень болезненная, она не умела ни прощать, ни миловать. Это была как бы старшая сестра нашего Пугача, но еще более строптивая и желчная.

На ее строгий вопрос: «Кто принес птицу?» – мы отвечали дружным молчанием.

Новый вопрос – новое молчание. Пугач стояла тут же и злорадно шипела:

– Очень хорошо… прекрасно… бесподобно… Ничего не добившись, инспектриса ушла, бросив нам на прощание зловещее и многозначительное: «Eh bien, nous verrons!» [80] Это зловещее «nous verrons» не предвещало ничего хорошего, и, хмурые, понуренные, пошли мы завтракать в столовую.

– Что-то будет? Что-то будет? – в тоске шептали более робкие из нас.

– Крошка насплетничает – вот что будет! – сердито крикнула я и вдруг чуть не вскрикнула от изумления. В столовую вошла Люда… но не прежняя тихонькая, робкая Люда, а красная, как пион, с разгоревшимися глазами и гордо-вызывающе поднятой головой. Но что показалось мне удивительнее всего – Люда была без передника. Она не прошла на свое место за столом, а встала на середине столовой как наказанная.

80

Eh biеп, nous verrons! – Хорошо, мы еще посмотрим! (Фр.)

– Что такое с Влассовской? Чем она провинилась? – заволновались институтки, и наши, и чужеклассницы.

– Надо Крошку спросить или Иванову, ведь они подруги, – без всякого заднего умысла произнесла Валя Лер, обращаясь ко мне.

– Ну и спрашивай. Мне что за дело! – вспыхнула я.

А Люда все стояла на своем посту, нимало не стесняясь, на глазах всего института.

Одну минуту мне показалось, что ее черные глазки встретились с моими, но только на одну минуту, и тотчас же я отвела свои…