Княжья доля
Шрифт:
Это уже и вовсе ни в какие ворота не лезло. Ну да ладно, назвался груздем – полезай в кузов. И Константин буркнул:
– Покажи оба места, а я сам выберу.
– А вот, и еще вот. – И вирник грязным ногтем дважды ловко черканул по пергаменту.
Константин внимательно вчитался, но потом недоуменно посмотрел на вирника:
– В пользу купца вижу, а боярина – нет.
– Ну так и быть посему, – легко согласился советчик. – Стало быть, купчишке.
– Подожди, может, ты промашку дал. Может, не на том месте отметину сделал? – осадил его Константин. – Покажи еще раз.
–
– Да нет, зачем же, – покачал головой князь, – мы правильно читать будем, – и громко огласил свое решение, вычитанное из текста закона: – Аже который купец где любо шел с чужими кунами, истопиться любо рать возьмет ли огнь, то не насилити ему, ни продати его; но како начнет от лета платити, тако же платить, зане же пагуба от Бога есть, а не виноват есть. Ну надо же во что русский язык превратили, – последнюю фразу Константин пробормотал себе под нос и так тихо, что даже вирник, стоящий рядом с князем, практически ничего не услышал.
Самодовольно лоснящееся лицо боярина Мосяги, бывшего нерушимо уверенным до сей минуты в том, что князь непременно решит дело в его пользу, мгновенно перестало блестеть и как-то даже посерело.
– Княже! – завопил он громогласно. – Да как же? Да за что же ты раба своего верного обидел?
Константин вздохнул. Получалось, конечно, не совсем ладно. Можно сказать, чуть ли не первая встреча со своими боярами, на которых он поначалу хотел опереться как князь, и на тебе – такой казус. Однако деваться было некуда – слово сказано, и тогда он решил по возможности как-то смягчить свое решение. Он встал с кресла и с удовлетворением отметил, как шум на площади разом стих.
– Слуг своих верных я в обиде никогда не оставлял, а напротив – ежели они в угоду мне убыток какой несли, то стократ сей убыток я им возмещал и буду возмещать.
Мосяга прекратил подвывать, приподнял голову, которой он до этого момента яростно стучал, ничуть не жалея, о пыльную землю, но с коленей не встал, жадно слушая князя, а Константин сокрушенно продолжал:
– Но ныне, боярин, не я сужу, ибо так Правда Русская положила. И ты, Мосяга, помни, что если князь Ярослав Владимирович по прозванию Мудрый так повелел, стало быть, всегда так и будет. Ныне быть тебе на пиру моем и близ меня сидеть. И верую я, что убытку тебе вовсе не будет, и в то, что все куны до единой на тот год к тебе с прибытком немалым вернутся непременно, тоже верую, ибо Тимофей Малой слово дал и от него не отступится. А ныне ни его самого, ни женку, ни детишек продавать не сметь, и избу ему вернуть немедля.
– Так ведь продал я ее уже, – вновь завопил Мосяга как недорезанный и, аккуратно подгребая руками пыль поближе к себе, с новой яростью принялся биться о нее головой. – Избу-то, хоть избу, княже, не вели взад возвращать.
– Я один раз говорю, – более строгим тоном произнес Константин, видя, что боярин уже начал притворяться, и не спеша сел в кресло.
Вирник правильно понял князя и махнул биричу. Тот зычно проревел:
– Да будет так по слову княжьему. А ныне кто есть еще на суд княжий?
Вперед выступил молодой парень. Чистое простодушное лицо его почему-то сразу внушило Константину доверие. А тот низко поклонился князю, не спеша выпрямился и, смело глядя на человека, в руках которого находилась его будущая судьба, но в чью справедливость, по младости лет, он свято верил, приступил к изложению своей обиды:
– Батюшку моего Никомед, что у боярина Завида в тиунах, обидел, шелепугой хлестал в кровь...
– Да ты сам-то кто будешь и отчего отец твой сам не явился с обидою к князю?
Рядышком с помостом шумно засопел один из бояр. Константин покосился на него, прикидывая, что никак это и есть Завид, хозяин драчливого тиуна.
– Зовут меня все Кокорой [53] . Сам я из смердов вольных, а батюшка мой Охрим нынче в порубе сидит у боярина, – пробасил парень.
– Это что же, – не понял вирник, – бил тиун, а батюшку твоего в поруб? Так не бывает.
– Ну, один разок и он отмахнулся, – потупился парень. – За это и кинули в поруб, – и продолжал с прежней горячностью: – Так ведь обиду зазря терпеть кому охота? Случись такое со мной, – он простодушно развел по сторонам огромными могучими руками, – так и я бы не удержался. Нынче шестой день пошел, как он в порубе, а боярин Завид и крохи хлеба за все дни ему не подал.
53
Кокора – бревно с корневищем (ст.-слав.).
– А тебе откуда такое ведомо? – поинтересовался вирник.
– Да уж знаю, – потупился смущенно парень и покраснел.
– Лжа все и напраслина, – не выдержал наконец угрюмо сопевший боярин. – Не верь ему, княже. Тать шатучий его родитель. Вечор тайно на мой двор проник и татьбу умышлял. Ежели бы не челядь верная, не быть мне ныне живу, не стоять пред тобой. Ни единому слову не верь, княже.
– Так что ж, предо мною не Кокора, стало быть, стоит? – спросил Константин, невинно щурясь.
– Кокора, – опешил боярин. – Как же не Кокора.
– А отец его не в твоем порубе ныне? – продолжал выяснять князь. – Ты ж говоришь, что ни единого слова правды тот не изрек.
– В порубе он, но только как тать зловредный.
– И тиун твой его не бил вовсе?
– Маленько только, и тот первый начал ручищами своими махать. Тиун у меня хилый, он бы первым никогда на его родителя не полез бы.
– Да как же, – развел беспомощно руками парень. – Неужели и вовсе правды на Руси не сыскать? Да я побожусь, что истину рек.
– Лжа все это, княже, – решив, что дело в шляпе, еще убежденнее завопил боярин. – Ты, княже, мне верь, а уж я не солгу.
– Да как же, как же так-то! Грех это, боярин, ты Бога побойся, – лепетал парень, а в невинных голубых глазах его стояли слезы обиды и отчаяния.
Толпа на площади загудела, как встревоженный улей, но вирник шепнул биричу:
– Угомони.
Тот тут же послушно рявкнул во всю глотку:
– Тихо! – И, то ли повинуясь его властному голосу, то ли завидев, как князь привстает со своего кресла, все разом смолкли.