Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Бессонная ночь осталась позади. Чуть зарозовело небо на востоке, видимое из опочивальни, патриарх Иов, одолевая слабость в теле, поднялся с ложа и позвал услужителя, дабы помог одеться. Лишь только его облачили, он расправил белую бороду и застыл перед образом иконы Владимирской Божьей Матери.

Патриарх был худ, небольшого роста, благообразен, светел лицом, с голубыми, уже подернутыми туманом старости глазами.

Совершив утреннюю молитву: «Отче наш, Иже еси на небесех!.. От одра и сна воздвигл мя еси, Господи, ум мой просвети и сердце и устне мои отверзи...» — патриарх Иов покинул палаты и вышел на двор. Он не сделал и десяти шагов, как из Фроловых ворот Кремля на Соборную площадь влетел трёхаршинный смерч и, кружа, помчал к Успенскому собору. И быть же такому явлению: патриарх увидел, что смерч несёт чёрного ликом, аки грач, Рязанского архиепископа Игнатия. Пролетая мимо Иова, Игнатий глянул на патриарха насмешливо и печально, а коснувшись закрытых врат Успенского собора, всё так же кружа, улетел к Троицким воротам Кремля и пропал за ними.

«Всевышний Боже, избавь мя от наваждения», — взмолился про себя патриарх и посмотрел на дьякона Николая, который повсюду сопровождал его вот уже восемнадцать лет. Дьякон Николай, крупный, уветливый мужчина лет пятидесяти, поглаживал рыжеватую бороду и смотрел на патриарха ласковыми глазами без лукавства и удивления.

«Но разум мой свеж — и знамение было, аз видел его! Сие знак беды», — подумал патриарх и медленным шагом направился к Успенскому собору, где справлял теперь службу по воле царя Фёдора Годунова, а между службой грустил о Благовещенском соборе, в котором исполнял литургии более двадцати лет.

«Знак беды» виделся по России всюду и во всём с той поры, как умер блаженный государь Фёдор Иоаннович. Да, было три года благодати при Борисе Годунове, но они пролетели как короткий сон. С той поры в жизни россиян и его, патриаршей жизни, не явилось ни одного дня, который можно было бы отметить знаком благополучия. И всё потому, что Всевышний Господь Бог отвернулся от державы. Голод, мор, восстания одичавших от голода крестьян, смута — все эти беды катились снежным комом и подминали под себя россиян. Никто не надеялся на замирение в державе и после смерти Бориса Годунова. Ещё и девятины не прошли, а молодой боярский сын Авраамий Бахметьев поспешил известить Лжедмитрия о кончине государя. Он же сопровождал многолюдное посольство во главе с князем Иваном Голицыным в Путивль и представлял его Лжедмитрию, уже мнившему себя самодержцем всея Руси.

Иван Голицын и многие вельможи, ещё недавно целовавшие крест на верность царю Фёдору Годунову, пошли в измену. В Путивль к Лжедмитрию они привезли изъявление покорности и верноподданности чувств не только от себя, но и от всей армии. Передав самозванцу пленника, младшего брата Бориса Годунова Ивана, князь Голицын бил низко челом и говорил с благоговейным видом:

— Сын Иоаннов, войско вручает тебе державу России и ждёт твоего милосердия. Обольщённые Борисом, мы долго противились нашему царю законному, ныне же, узнав истину, все единодушно тебе присягнули. Иди на престол родительский, царствуй счастливо и многие лета. Враги твои, клевреты Борисовы, в узах. Ежели Москва дерзнёт быть строптивою, то смирим её. Иди с нами в столицу венчаться на царство! — с низким поклоном позвал князь Голицын известного ему в прежние годы галичанина Гришку Отрепьева.

Лжедмитрий великодушно принял это верноподданническое изъявление, но не взял армию под своё начало. Он испугался доверить свою жизнь войску, которое изменило одному царю и, Лжедмитрий это знал, не питало любви к другому. Он повелел князю Борису Лыкову распустить армию Бориса Годунова, оставив для себя добровольцев — отряд в тысячу сабель, молодых и отчаянных голов.

Вести о чудовищной измене войска пришли в Москву вскоре же и повергли в уныние молодого царя Фёдора Годунова и всех преданных Годуновым царедворцев и горожан. Да тут же накатилась в первопрестольную новая весть о более чудовищной измене вельмож законному царю.

Молодой честолюбец боярин Пётр Басманов, братья-князья Голицыны, боярин Михаил Салтыков, а с ними другие именитые люди, созванные от Рязани, Тулы, Каширы и Алексина, собрались в Серпухове, в бывших палатах князя Владимира, одного из героев Куликовой битвы. Сошлись на совет человек пятьдесят, и князь Пётр Басманов взял на себя смелость поведать собравшимся, зачем их позвали:

— Мы принесли волю московского народа звать на престол законного государя Дмитрия, сына Ивана Грозного. А Федьке Годунову, человеку низких кровей, самодержцем не быть! — Пётр подошёл к Прокопию Ляпунову, рязанскому воеводе и, глядя ему в глаза, продолжал: — А чтобы было вам ведомо, многие области России уже признали государем царевича Дмитрия.

— Сие нам ведомо, князь, — ответил Ляпунов. — Знаем, что Северская, Брянская и Черниговская земли да иншие по югу присягнули на верность царю Дмитрию.

— И тридцать тысяч войска царя Годунова перешли на сторону царя Дмитрия и тоже присягнули ему, — добавил князь Михаил Салтыков.

Собравшиеся приняли эту весть с восторгом, и воевода Прокопий Ляпунов зычным голосом потребовал от вельмож:

— Зову вас к клятве царевичу Дмитрию! Послужим государю-батюшке не щадя живота и имущества!

— Послужим! — выразили вельможи своё согласие.

— Склоняю голову перед вами, россияне, за мужество! — воскликнул Пётр Басманов. — Теперь же прощу утвердить то, что вы услышите сей миг. — И он обратился к Салтыкову: — Говори, князь Михаил.

— Да будет на то воля Господа Бога. Говорю! Утвердим волю нашего совета и объявим россиянам, дабы считали день 17 мая 1605 года днём низложения царя Фёдора Годунова и днём признания царём всея Руси сына Иоанна Васильевича Грозного царевича Дмитрия. Слава Дмитрию!

— Слава! Слава! — отозвались вельможи.

Слухи о тайном совете в Серпухове вскоре дошли до Москвы и до патриарха Иова. Первосвятитель принял это известие очень болезненно. Он видел все последствия случившегося: россияне воспримут весть о низложении царя Фёдора как должное, потому как не всем ведомо, что в Серпухове собралась кучка бунтарей от малых городов России во главе с московскими изменниками.

«Анафему шлю вам, извратники, предавшие не токмо законного государя, коему поклялись, но и Русь-печальную еретику и расстриге Гришке Отрепьеву», — стонал в душе патриарх Иов. Он понял, что бессилен совладать с бедствием, что не может предотвратить пришествия на Москву еретика-латинянина с оравой разбойников, с толпами ляхов и иезуитов.