Кобзарь
Шрифт:
лютым зверем сине море
стонет, завывает.
Днепр надулся. «Что ж, ребята,
время мы теряем?
В лодки! Море расходилось...
То-то погуляем!»
Высыпают запорожцы,
вот Лиман покрыли
их ладьи. «Играй же, море!»
Волны заходили...
За волнами, за горами
берега пропали.
Сердце ноет; казаки же
веселее стали.
Плещут весла, песня льется,
чайка вкруг летает...
Атаман
путь-дорогу знает.
Сам все ходит вдоль по лодке,
трубку сжал зубами;
взглянет вправо, взглянет влево
где б сойтись с врагами?
Закрутил он ус свой черный,
вскинул чуб косматый,
поднял шапку — лодки стали.
«Сгинь ты, враг проклятый!
Поплывемте не к Синопу,
братцы атаманы,
а в Царьград поедем — в гости
к самому султану!»
«Ладно, батько!» — загремело.
«Ну, спасибо, братцы!» —
И накрылся. Вновь горами
волны громоздятся...
и опять он вдоль по лодке
ходит, не садится;
только молча, исподлобья,
на волну косится.
Гайдамаки
Пролог
Все в мире проходит. Живет — умирает...
Куда ж оно делось? Откуда взялось?
Ни глупый, ни мудрый про это не знает.
Извечно ведется: одно зацвело —
другое увяло, навеки увяло...
И ветры сухую листву разнесли.
А солнце встает, как и прежде вставало,
и звезды плывут, как, бывало, плыли
и плыть всегда будут, и ты, белолицый,
по синему небу ты будешь гулять
и будешь смотреться в болотце, в криницу,
в бескрайнее море — и будешь сиять,
как над Вавилоном, над его садами
и над тем, что будет с нашими сынами.
Конца ты не знаешь! Люблю толковать,
делиться с тобою, как с братом, с сестрою,
и петь тебе песни твои же спроста...
Скажи ты мне ныне: как быть мне с тоскою?
Я не одинокий, я не сирота:
Есть у меня дети, да куда мне деть их?
Закопать с собою? Грех: душа жива!
Может быть, ей легче будет на том свете,
как прочтет кто-либо те слезы-слова,
Что так бескорыстно она изливала
и ночью украдкой над ними рыдала.
Нет, не закопаю. Душа-то жива!
Как синему небу, как белому свету —
ни конца, ни края душе моей нету.
А где она будет? Чудные слова!
Пускай ее вспомнят хоть на
бесславному тяжко его покидать.
Девчата, вам надо ее вспоминать,
она вас имела всегда на примете
И песни любила про вас напевать.
Пока солнце встанет — отдохните, дети!
Вожака вам, дети, хочу подыскать.
Сыны мои, гайдамаки!
Волен свет широкий.
Погуляйте, поищите
по себе дороги.
Сыны мои молодые,
несчастные дети,
кто без матери родимой
встретит вас на свете?..
Сыны мои, на Украйну
летите орлами.
Пусть хоть горе приключится
не в чужбине с вами.
Там и ласковую душу
повстречать не чудо.
Там помогут, там наставят,
а тут... А тут — худо.
Пустят в хату — насмеются,
дурачком считают.
До того умны-учены —
солнце осуждают:
мол, взошло, да не оттуда,
да не так и село.
Мол, вот так-то лучше было б...
Что тут будешь делать?!
Надо слушать, может, вправду
не так солнце светит.
Потому — народ ученый:
знают всё на свете.
А уж вам-то к ним явиться —
как зовут — не спросят.
Поглядят, поводят носом —
и под лавку бросят.
Дескать, ладно, подождите,
найдется писака:
он по-нашему расскажет
и про гайдамаков,
а то вышел дурачина
с мертвыми словами
да какого-то Ярему
ведет перед нами.
Неуч, неуч, дурачина!
Видно, били мало.
От казачества — курганы
(что еще осталось?),
да и те давно разрыты,
ветер пыль разносит.
А он думал, слушать станем,
как слепцы гундосят.
Понапрасну ты старался,
человек хороший.
Хочешь славы, денег хочешь –
так пой про Матрешу,
про Парашу, радость нашу,
султан, паркет, шпоры.
Вот где слава! А то тянешь —
Шумит сине море...
А сам плачешь. Да с тобою
весь твой люд сермяжный...
Вот спасибо умным людям,
рассудили важно!
Только жаль, что кожух теплый
на другого шитый.
Очень умны ваши речи,
да брехней подбиты.
Не прогневайтесь, а слушать
я вас не желаю.
Вы разумны, а я глупый...
И я вас не знаю.
Я один в родимой хате
запою украдкой,
запою про то, что любо,
и заплачу сладко.
Запою — играет море,
ветер в поле ходит,
степь темнеет, и курганы
с ветром речь заводят.
Вот раскрылись, развернулись