Кочевник

Мирошников Андрей Георгиевич

I

Мой город вырос, в камень вросНа диком кочевом простореНа стыке белых скал и моря.И нам ещё не время врозь.Ночами близок Млечный путь,Привычен зной и полдень пыльный,Друзей квартиры не остыли,И дали дальние не ждут,А близкие – не отпустили.И, буйным нравом наделён,Как прежде крепок и нахрапист,Воспринимая штиль как слабость,Ревёт волнами аквилон.И держит цепко город-сад —Мы и ровесники, и братья —Не тягостны его объятья:Стремятся в дали паруса,Но возвращаются обратно …

II

Кто жил у света на краю,Кто знает, где садится солнце,Уже нигде не приживётся,Едва ли, может быть, в Раю…Кто

первый камень заложил,И тягостный пейзаж нарушил,И край неласковый обжил;Кто зноем опалён и стужей,И каждой каплей дорожил,И на безжизненной земле,Лишённой всякого покрова,Растя раскидистые кроны —Укоренился здесь, в скале,Терпенье принявшей, и боль,Подобно выгоревшей робе,Впитав и слёз, и пота соль,Любовь и преданность до гроба,Тот в землю эту и сошёл.

«Я на старом диване…»

1

Я на старом диване.Летний полдень. Окно.А на досках охряныхСветовое пятно.Жар кипящего зноя,Горячи сквозняки.Город мал ещё, строят —Краны, грузовики,Загорелые людиЗа заборами зон…В город ходят верблюды,Травят первый газон…Пахнет новой дорогой —К коммунизму близки!Из окна новостройки —Каспий, небо, пески.Новоселье справляютНа вечерней заре,И столы расставляют,Сообща, во дворе.Двери не запирают —Здесь пока не крадут.Место кажется раем,Даже смерти не ждут.Здесь до старости долго,Здесь прощают долги.А на кладбище толькоДва десятка могил…

2

Нет за окнами снега —Не дожил до утра.Хорошо я побегал,Накатался вчера.Мама градусник тычет:«Ели в садике снег?!»Нам опять на больничный,Значит, дело к весне.Папа бреется в ванной,По приёмнику гимн.Вкусно пахнет блинамиНежный кухонный дым…Книги на этажерке,Круглый стол, абажур,Постигая движенье,На диване сижу.

3

Я на старом диване.Летний вечер. Окно.У сестрёнки – свиданье,Брат с друзьями – в кино.А из парка, от моря,Наплывая, как бриз,Бормотанье актёров,Щебетанье актрис:В Летнем кинотеатреНовый фильм – «Фантомас».Я завидую брату.Мне ещё в первый класс.

«Дорогая столица…»

Дорогая столица,Воплощение сна! —Я не мог окрылиться —Не такой тебя знал.Тут сподручней крутиться,Тут нельзя созерцать.Дорогая столица,Тут влюбиться нельзя.Милицейские «чистки» —Этот город не звал.Всё решает прописка:«Где прописан?» —«Москва».Инфернальные дырыВездесущих метро —Наполняют пронырыГородское нутро:Мимы глухонемыеС проводками в ушах.В этом городе мимоВсе куда-то спешат.Полуспящие зомби,Как плоды колдовства…Этот город особый,Он не знает родства.Ты исполнена спеси —И толкают – «Беги!»И бандитские песни,И бандитский прикид.Стали вывески ярки,Начинают душить —Мировые стандартыНе для русской души.Ты же вытянешь жилы,Каждый день —На износ.Мы навеки чужие,Мы навеки поврозь.Нам с тобою не слиться,Нам сродниться – едва…Дорогая столица,Золотая Москва.

«Ах, Париж, мой Париж…»

Ах, Париж, мой Париж —Ты во мне от бульваров до крыш.Я приеду, однажды, потом,Без шарфа, нараспашку пальто.Ах, Париж… Часто вижу во сне:На Монмартре подтаявший снег,И спешат пешеходы твои,И картаво кричат воробьи…Ах, Париж, мой Париж —Нынче в листьях осенних горишь.В этот вечер, скучая под дождь,Ты меня представляешь и ждёшь…Ах, Париж – по открыткам, киноМы знакомы с тобою давно —Нас свели Ренуар и Дега.Ты узнаешь меня по стихам.Ах, Париж. «Прилетай, не грусти,Над каштанами вечер и тишь,Под каштанами – тени двоих…» —Мне звонили трамваи твои.Ах, Париж! Ах, Париж…Ты меня в огоньках раствори —Опьянев, я шепну, поклонясь:«Монпарнас, мой высокий Парнас…»Ах, Париж. Через несколько летЯ закончу последний куплет,И однажды укроюсь в землеВ одиноком своём корабле.И тогда, под последний портрет,Пусть напишут: «Последний ПОЭТ».Пусть добавят: «…влюблённый в Париж».Мой Париж, от бульваров до крыш.Башня и Нотр-Дам-де-Пари —Мы в разлуке. Но всё до поры:Шарф забуду, наброшу пальтоИ приеду. Однажды.Потом.

«Зимний вечер в незнакомой тихой Ялте…»

Зимний вечер в незнакомой тихой Ялте.Всё лениво – пешеходы, море, небо.Здесь была ты. Ты писала мне. А я-то —Всё талдычил про себя: увы, мол, не был.Я ночами всё тоскую о Париже,Хрипло кашлем подражая Жаку Брелю(Не пора ли сдать в ломбард коньки и лыжи,И усвоить, сколько будет мне в апреле?).Мне хотелось посетить и Копенгаген,Но сказал один бывалый – там, мол, сыро…Как назло – но есть хронический люмбаго,И в придачу – на прогулке просквозило.А ещё мечтал – московские метелиОсязать азартно южными щеками…Но в тепле постели воском мякнет тело,Тяжелея от вина, как будто камень.Может, утром, словно ставя всё на карту,Я, пробежку по двору явивши миру,Дом запру, соседям ключ: «Поехал в Ялту!» …Болен я. И денег нет. Костюм не стиран.

«В трёхдневный срок…»

В трёхдневный срокЗатосковал и слёг,И вверх лицом лежал и думал, думал —Что не успелВсего, чего хотел,Что не купил парадного костюма,Что видел свет —Два раза был в Москве,И видел эдельвейс в горах Кавказа.Но как поэт,И утешенья нет, —Париж не видел даже краем глаза…Я скверно жил —В разгулах и во лжи,И если пылью быть в грядущей жизни,ТЫ дай мне шанс —Я буду рад лежатьВ уютном переулочке Парижа.Но если ТЫС щемящей высотыМеня услышишь, то, в порядке бреда,Спешу сказать —Ты можешь наказатьМеня, создав невыездным поэтом…Я умер на четвёртый день.

«Я тебя узнаю сразу…»

Я тебя узнаю сразу,Город имени чахотки.Чем притягиваешь души,Город памяти дождя?Я приму твою заразуДрагоценною находкой.Ты прими, отец угрюмый,Бесприютное дитя.Серый призрак ПетроградаБолен белыми ночами.Серым глазом косит в окнаУкрощённая Нева…Эти цепи и оградыГород с вечностью венчают.Никогда атлант не охнетИ не дрогнет сердце льва.

«И в день дождливый Страшного Суда…»

И в день дождливый Страшного Суда,Когда ни ты сюда, ни я отсюда,В простое самолёты, как в простуде,И мы болеем в наших городах,Разъединённых областью дождей,Откочевавшей из сырой Европы,И нас кропит водой высокой пробы,И заставляет жить среди людей,Хотя предлог давно уже подлог,Хотя давно – от времени отлёта —Мы в западне последнего отсчёта,И прячем письма в глубине берлог,И принимаем вечную осёдлость(Так загнан зверь и ждёт, когда охотникВзведёт курок…).Сыра погода, рокСуров,А Отче – аввэ! – строг…Но плачет он, читая пляс агоний,Казалось бы, надёжно скрытых строк.Но их стремленье жалость не догонит;Недопустимо Господу рыдать,Иначе – грядёт Потоп…А мир и так продрог;В такую сырость могут проржаветьИ поезда, и всё, что может ездить,Летать…О, жалость Божья! О, Господни слёзы! —Вселенской жалости томит неблагодать.…И нож не сможет вены переёрзать,И я останусь доживать и тлеть,И, медленно старея и скрипя,Жалеть.Что век, увы, по-прежнему железный,А человек – пытаться бесполезно —Не будет никогда летать.Тем паче – по сырой погоде.Лишь письма старые листать,На то и годенИ в день дождливый Страшного Суда…