Кочевники поневоле
Шрифт:
Франсуа повернулся кругом и двинулся прочь. Он кипел от гнева. Объяснять июньскому пижону, что с дороги не успел переодеться, лейтенант не стал.
На следующее утро на построении Франсуа зачитал июньский приказ перед строем. Затем, скомандовав вольно, сказал:
– Не связывайтесь, ребята. Неприятностей от июньских задир нам не надо – держитесь от них особняком. Надеюсь, побриться и полмесяца воздержаться от пьянки любой из вас сумеет.
На марш вышли через трое суток. Аббат Дюпре, хмурый, озабоченный, с надвинутым на глаза капюшоном, торопил, подгонял людей
По Ремню двигались обычным порядком, если не считать того, что арьергард теперь подпирали две июньские роты. Капитан Гордон, лениво похлопывая тростью по бокам вороного тонконогого жеребца, неспешно ехал вслед за последним возом с товаром, кривил презрительно губы и глядел свысока. Франсуа сдерживался, стараясь не попадаться июниту на глаза. До сих пор это удавалось, и обходилось без нежелательных инцидентов. Однако когда Нце уже заваливался к горизонту и объявили привал, таковой инцидент возник.
Четверо суток сержант Дюжарден умудрился прожить без выпивки, и это окончательно испортило его нрав, и так достаточно вздорный. На привале, с отвращением собирая в лесу хворост, Дюжарден наткнулся на троих июнитов, которые явно так же отправились за хворостом, как и он. Однако в отличие от трудяги Дюжардена, охапки сухих еловых и берёзовых веток июниты свалили в кучу, а сами, усевшись вокруг неё, пустили по кругу внушительную бутыль с прозрачной жидкостью.
Дюжарден, естество которого от подобной картины взыграло и восстало против доводов рассудка, вывалил свою охапку на землю и, представ перед пришлыми, потребовал поделиться. При этом он расправил немалой ширины плечи и продемонстрировал весьма внушительные, заросшие буйным волосом кулаки.
Июниты, то ли понадеявшись на численное преимущество, то ли потому, что половина прозрачной жидкости из бутыли уже переселилась в их желудки, понимания не проявили. Уважения они не проявили тоже и предложили Дюжардену убираться откуда пришёл и впредь не появляться, если хочет ещё пожить.
В случившейся непосредственно после этого неосмотрительного предложения драке победа за явным преимуществом досталась апрелиту. Два разбитых носа, одна свороченная на сторону челюсть и три подбитых глаза об этой победе явно свидетельствовали. Проводив каждого из противников прощальным пинком под зад, Дюжарден завладел бутылью, наскоро её опорожнил и пришёл в завсегдашнее, благостное расположение духа. Доперев хворост до лагеря и вывалив охапку в костёр, он сообщил, что намерен немного вздремнуть, каковое намерение немедленно осуществил, захрапев ещё прежде, чем улёгся на подстеленную кем-то из подчинённых лошадиную попону.
Подремать как следует, однако, не удалось. Не прошло и получаса, как богатырский сон оказался прерван отрядом из полутора дюжин июньских солдат во главе с капитаном и тощим священником с брезгливым выражением надменного лица.
Дюжардена на глазах у оторопевших апрелитов растолкали ногами и за
– Этот? – спросил командир июнитов, вполоборота оглянувшись на пришедших с ним.
– Так точно, сэр, – ответил коротышка с подбитым глазом и распухшим багровым носом. – Этот самый.
– Понятно. – Июнит брезгливо поморщился: – Расстрелять!
Беднягу Дюжардена схватили под руки и на глазах у его солдат поволокли к ближайшей берёзе.
– Лейтенант! Лейтенант! – на ходу кричал Антуан Коте, подбегая к костру, возле которого, неспешно отхлёбывая из плошки, сидел Франсуа. – Там Дюжардена убивают.
– Что?! Как убивают?! – Франсуа вскочил.
– Расстреливают.
– Что-о-о?!
Франсуа опрометью понёсся в ту сторону, откуда доносились отрывистые слова команды на июльском. Прыжком вымахнул из подлеска на поляну. Расстрельная команда уже выстроилась в линию, июниты взяли винтовки на изготовку.
– А ну, прекратить! – с ходу заорал Франсуа. – Прекратить, я сказал!
– Вы забываетесь, лейтенант. – Капитан Гордон шагнул навстречу Франсуа. – Здесь командую я. Этот человек затеял драку, избил моих солдат. Кроме того, он пьян. Впрочем, я не намерен вам больше ничего объяснять. Товсь!
Июниты вскинули приклады к плечу.
– Отставить! – Франсуа рванул из кобуры револьвер, вскинул на вытянутых руках, навёл Гордону в грудь. Сзади, шумно дыша, сдёрнул с плеча винтовку и передёрнул затвор сержант Коте. Апрелиты, до сих пор оторопело сидевшие у костра, повскакали на ноги, расхватали составленное горкой оружие.
– Вы в своём уме, лейтенант? – Капитан Гордон отчаянно побледнел и сделал шаг в сторону, скрывшись за спинами своей ощетинившейся ружейными стволами команды. – Вы понимаете, что затеяли, лейтенант Мартен? Это бунт. Я доложу в июль, вам это дорого обойдётся!
– Докладывайте хоть самому господу богу, – со злостью выплюнул из себя слова Франсуа. – Или поручите святому отцу, у него получится сноровистей. А сейчас – убирайтесь отсюда, если не хотите, чтобы мы вас перестреляли. Вы поняли, как вас там, Гордон?! Убирайтесь!
– Он не простит, – устало сказал Антуан Коте, когда спины июньских солдат исчезли в окружающем поляну перелеске. – Он правду сказал, Франсуа – тебе это может дорого обойтись.
– И что ты предлагаешь?
– Ничего. Хотя… – Коте исподлобья заглянул лейтенанту в глаза.
– Что «хотя»? Договаривай, раз уж начал.
– Можно было бы его… – Коте сделал паузу и провёл большим пальцем правой руки по горлу. – Шлёпнуть. И списать на февральскую вылазку.
– Шлёпнуть? – задумчиво повторил Франсуа. – Можно было бы… Только дела это не решит, вместо него донесёт священник.
Коте откашлялся.
– И его тоже, – сказал он твёрдо. – За компанию.
– Ты всерьёз? – Франсуа оторопел.
– Я абсолютно серьёзен. Хочешь, возьмём грех на душу? Вдвоём с Дюжарденом мы их сделаем. Можно сегодня ночью.