Кочубей
Шрифт:
Изо всех православных только один Мазепа приглашён был настоятелем кармелитского монастыря к торжеству и к обеденному столу. Но он отказался, чтоб избегнуть нарекания в народе, и слушал в сие время обедню в православном соборе, в присутствии всех казацких старшин, находившихся на ярмарке.
Весь народ знал вражду Мазепы с Палеем, и потому все с удивлением смотрели на них, стоящих рядом в церкви, возле левого клироса. После обедни священник поднёс просфору гетману, и он, разломав её, отдал одну половину Палею и, поцеловав его в лицо, сказал громко, чтоб все окружающие
— Христос Спаситель, разделяя апостолам благословенный хлеб, на последнем вечере, завещал им братство и любовь. С сим священным хлебом, долженствующим припоминать христианам завещание распятого за грехи ваши, отдаю тебе половину сердца моего и приглашаю тебя к любви и братству!
Палей крепко пожал руку Мазепе. В народе раздался шёпот. На всех лицах видны были радость и умиление. Все предвещали доброе от примирения двух знаменитых казацких вождей.
Вышед на паперть церкви, Мазепа подозвал к себе Палея и Огневика и сказал им тихо:
— Паны польские пируют сегодня в монастыре и не могут обедать у меня, итак, прошу ко мне на вечер, Семён!..
— Нельзя ли меня уволить, пане гетмане! — отвечал Палей. — Я люблю есть кашу с казаками, а биться с поляками. Не порадуются и паны моему соседству!
— Всё это я знаю и для того-то именно и хочу свести вас вместе, — возразил Мазепа. — Как друг мой, ты должен быть в милости у царя, Семён, а первый шаг к этому мировая с польскими панами, которых царь хочет привлечь на свою сторону и отвязать от партии Станислава.
— Да будет по-твоему! — сказал Палей, наморщив лоб. — Но всё-таки я. не отдам никому моей Белой Церкви! Уж воля твоя, пане гетмане, а из этого гнезда сам чёрт меня не выкурит!
— Об этом-то я и хлопочу, — примолвил Мазепа. — Верь мне, что Республика Польская откажется от Белой Церкви, по моему предстательству и по твоему обещанию не нападать более на Польшу. Я беру это дело на себя.
— Много благодарен, да только я не могу навсегда связать себе руки обещанием не нападать никогда на Польшу, — сказал Палей. — Пусть только осмелится польский пан отдать русскую церковь в аренду жиду или пусть только тронет пальцем священника за проповедование православия... я залью кровью Польшу!.. — Глаза Палея страшно засверкали. — Когда старый Палей не будет на страже, — примолвил он, — кто защитит бедного украинского мужика от угнетения? Пане гетмане! Ты кость от кости нашей, в тебе украинская кровь! Подумай о наших братьях и вспомни, что в Польше нет закона для защиты слабого...
— Я думаю об этом денно и нощно, любезный мой Семён, — отвечал Мазепа, смешавшись, — и для того-то призвал тебя, чтоб уладить все дружно и миролюбиво к защите и вольности целой Украины. Начать надобно притворную мировую с польскими панами.
— Не люблю я и не умею притворствовать, — возразил Палей, — но на этот раз уступлю вашей латинской премудрости, пане гетмане! Ничего не хочу, как только истребления угнетения в польской Украине и свободы православию, а для этого мне надобно денно и ночно
Мазепа снова обнял и поцеловал Палея.
— Ещё одна просьба! — сказал Мазепа. — Я полюбил твоего Богдана, как родного сына, и хочу ходатайствовать за него у тебя. Любезный Богдан! — примолвил гетман, обращаясь к Огневику, — я должен объявить тебе неприятное известие. Невеста твоя, Наталья, крепко заболела и прислала ко мне нарочного с просьбою, чтоб я отправил тебя к ней...
Огневик побледнел. Уста его трепетали.
— Еду, сейчас еду! — сказал он дрожащим голосом. Палей посмотрел на него с негодованием.
— Если б я вырастил тебя в курене Запорожском, — сказал он гневно, — а не отдавал проклятым ляхам в науку, то теперь не бегал бы ты за девками, как угорелый, а знал бы одно казацкое дело! Экое времечко! Казаки стали нежиться, как панычи! Не бывать добру!
— Пане полковнику! — возразил Мазепа. — Вспомни, что и мы были молоды, что и мы любили...
— Бей меня бес! — воскликнул Палей. — Если я когда-либо поворотил коня с дороги для бабы! Хороша баба на хуторе, чтоб шить сорочки да печь паленины, но чтоб гоняться за ней... трясца её матери!..
— Батько! Сжалься надо мной! — сказал Огневик. — Ты не знал любви, а потому не постигаешь и мучений моих. Я умру, если не увижу Натальи!.. Я обязан ей жизнию!..
— Не умирай, а ступай к ней... Я не держу тебя... — отвечал Палей и, отвернувшись, сошёл с паперти, забыв в гневе проститься с Мазепою.
— Твой вождь дик, как степной конь, — сказал Мазепа Огневику, — не возвращайся к нему, пока гнев его не простыл, а возьми коня с моей конюшни и ступай с Богом. Лети в Батурин, любезный сын, и спасай Наталию! Может быть, взор любви сильнее подействует, нежели все лекарства... Но повидайся прежде со мною, я дам тебе поручение...
Гетман сел в свой берлин и поехал домой, а Огневик побежал за ним опрометью, пробиваясь силою сквозь толпу народа. Прибыв в своё жилище, Мазепа нашёл уже Огневика в передней. Страшно было взглянуть на него. Сильное движение покрывало лицо его румянцем, но в глазах его была смерть, а на устах выражение скорби. Мазепа велел ему следовать за собою во внутренние комнаты.
Гетман взял со стола жестяной ящик, величиною с ладонь, замкнутый внутренним замком, и, подавая его Огневику, сказал:
— Отдай этот ящик начальнику артиллерии, полковнику Кенигсеку. Здесь находятся ключи от моей казны и от собственной моей аптеки и письмо к нему. Ключ от ящика хранится у него. Этот человек предан мне и не упустит ничего, чтоб спасти Наталию, если есть ещё возможность. Россыпай золото, созови всех наших врачей, делай что можешь... Спасай моё детище! — Мазепа о горестью прижал Огневика к груди, закрыл лицо своё платком и сказал прерывающимся голосом: — Ступай с Богом!
На дворе уже ожидал Огневика осёдланный конь. Он вспрыгнул на него и понёсся стрелою за город, по Батуринской дороге.