Код цивилизации. Что ждет Россию в мире будущего?
Шрифт:
Вера во всесилие американских ценностей и нерегулируемого рынка стала одной из главных причин биржевого краха на Уолл-стрит в 1929 году, за которой последовала самая глубокая в истории капиталистического мира Великая депрессия. С 1929 по 1933 год обанкротились 15 тысяч американских банков, 20 % от их общего числа. Монетизация экономики сжалась, цены упали на треть, реальные процентные ставки превысили 10 %, уничтожая задолжавшие кредитные учреждения и домохозяйства [221] .
221
Niall Ferguson. Civilization. The West and the Rest. L., 2011. P. 230–231.
«Депрессия нанесла мощный удар по уверенности Америки в уникальности своей цивилизации, – подчеркивал авторитетный историк У. Лейхтенберг. – Трудно было проследить разницу между хорошей судьбой Америки и нищетой Европы, когда Соединенные Штаты были обладателями множества социальных
222
Leuchtenburg W. The Great Depression//The Comparative Approach to American History. P. 297.
223
Herbert Hoover. State Papers and Other Public Writings/Ed. By W. S. Myers. N. Y., 1934. Vol. 2. P. 8–9.
Президентство Рузвельта (1933–1945), который переизбирался 4 раза, положило начало новой эре внутренней политики, основными чертами которой стали усиление роли государства и долгосрочное доминирование Демократической партии.
Рузвельт не считал государственное вмешательство лишь антикризисной мерой. Его «Новый курс» заложил основы новой либеральной политики, политэкономическим фундаментом которой стало кейнсианство, предполагавшее правительственное регулирование совокупного спроса в соответствии с конкретными условиями динамики конъюнктуры. Именно во времена Рузвельта начала получать практическое воплощение доктрина социальной ответственности государства, в Америке появилась система социального страхования. В «Экономическом билле о правах» Рузвельта целями государственной политики объявлялись гарантии права на работу, достойную заработную плату, права на жилье, медицинское обслуживание, образование, социальное обеспечение в случае болезни, безработицы, старости.
Изоляционизм содействовал проведению Соединенными Штатами в 1930-е годы политики «невмешательства», способствовавшей развязыванию державами оси агрессии в Европе и на Дальнем Востоке: «Спасать демократию надо у себя дома». Консервативные политики и бизнесмены высказывали опасение, как бы полномочия федерального правительства, и без того резко возросшие в годы «нового курса» Ф. Рузвельта, не увеличились еще больше в результате новых военных акций и не поставили бы под удар основу «истинного американизма» – систему свободного предпринимательства [224] .
224
Charles Alexander. Nationalism in American Thought, 1930–1945. Chicago, 1971. P. 164–172.
И после нападения Германии на Польшу, положившего начало Второй мировой войне, изоляционистские настроения продолжали преобладать в США. Их описал Генри Коммаджер: «Это – именно то, что можно было ожидать от коррумпированных и выродившихся народов Старого Света. Давайте не принимать в этом участия. Давайте останемся островом цивилизации в океане анархии» [225] . Но, с другой стороны, та же концепция «исключительности» была взята на вооружение политическими силами, которые под руководством Франклина Рузвельта добивались преодоления изоляционистского комплекса и установления международного сотрудничества в деле борьбы с нацистской опасностью.
225
Henry Commager H. The Defeat of America. N. Y., 1974. P. 39–40.
Нападение японской авиации на Пирл-Харбор 7 декабря 1941 г. решило спор между изоляционистами и «интернационалистами». Рузвельт вступил во Вторую мировую войну, что стало тем рубежом, за которым Соединенные Штаты превращались в сверхдержаву, уже не только экономическую, но и военную (особенно, с обретением в 1945 году ядерной монополии), и политическую.
Понимание миссии США в той интерпретации, которую она получит в годы холодной войны, предвосхитил газетный магнат Генри Люс в вышедшей в 1941 году книге «Американский век». Он полагал, что ХХ век – это «первый век Америки как господствующей силы в мире» [226] . В годы Второй мировой войны создавались предпосылки для проведения после ее завершения внешнеполитического курса, основанного на убеждении, что Америка будет играть решающую роль в системе международных отношений.
226
Henry Luce. The American Century. N. Y., 1941.
Наибольшее недовольство Запада после войны вызывала политика СССР в Восточной Европе, которую он достаточно быстро стал перестраивать в соответствии со своим видением геополитики (как, впрочем, и наши союзники вели себя в Европе Западной). Рузвельт понимал неизбежность новых сфер влияния великих держав, надеясь в то же время сохранить советскую сферу влияния открытой для американских капиталов, товаров и пропагандистского воздействия. Холодная война стала неизбежной тогда, считает Ричард Саква, «когда стало понятно, что советская власть пришла, чтобы остаться в странах Восточной Европы, освобожденных Красной Армией от фашизма, а теперь вынужденных подчиниться великому советскому коммунистическому эксперименту» [227] .
227
Ричард Саква. Коммунизм в России. Интерпретирующее эссе. М., 2011. С. 79.
40-е боевые
Но все же если пытаться обнаружить истоки холодной войны, полезно заглянуть в Вашингтон середины 1940-х.
Во внешнеполитическом истеблишменте США противоборствовали три направления, по-разному представлявшими себе Советский Союз и характер отношений с ним. «Оптимисты», к числу которых относились Франклин Рузвельт, вице-президент Генри Уоллес, Гарри Гопкинс считали, что СССР не является имманентно враждебной державой, может быть партнером и в битве с фашизмом, и в послевоенное время, участником «семейного круга» великих держав, особенно в случае либерализации режима. Именно эта группировка определяла контуры американской политики при жизни Рузвельта. «Реалисты», которые имели наиболее сильные позиции в Объединенном комитете начальников штабов (ОКНШ), во главе с Джорджем Маршаллом понимали решающую роль СССР в разгроме Германии и, возможно, Японии и готовы были ему в этом помогать. Вместе с тем они не исключали превращения Советского Союза после войны в потенциального противника и концентрировались на выстраивании глобальной системы обеспечения национальной безопасности США. Что же касается «пессимистов», то они доминировали в Государственном департаменте и военной разведке. По их мнению, любое усиление СССР представляло собой угрозу для Соединенных Штатов, а поэтому Москву нужно «остановить» [228] . К числу «пессимистов» принадлежал, безусловно, и президент Трумэн.
228
Владимир Печатнов, Александр Маныкин. История внешней политики США. М., 2012. С. 264–265.
США после войны заняли доминирующие позиции на мировой арене на фоне разоренных Европы и Советского Союза. На долю США приходилось 60 % мирового ВВП, четыре пятых золотых запасов и две трети торговли на планете. Вооруженные силы превышали 12,5 млн человек, флот был больше, чем у остальных стран мира вместе взятых, как и возможности стратегической авиации. Военные расходы, составлявшие около 1 % бюджета в начале ХХ века и около 3 % в 1930-е годы, за годы войны поднялись до 40 % и остались на этом уровне. «Боинг», «Дженерал моторс» и другие корпорации сохранили свои оборонные подразделения [229] . Беспрецедентный потенциал проецирования мощи подкреплялся ядерной монополией Соединенных Штатов. «Поэтому они смогли определить лидерство, – считал Генри Киссинджер, – как практический прогресс по линиям, смоделированным на основе внутреннего американского опыта; альянсы как вильсонианская концепция коллективной безопасности; и управление в виде программ экономического возрождения и демократических реформ» [230] .
229
William J. Lynn III. The End of the Military-Industrial Complex//Foreign Affairs. November/December 2014. P. 105–106.
230
Henry Kissinger. World Order. Reflections on the Character of Nations and the Course of History. L., 2014. P. 278.
C другой стороны, опыт двух мировых войн, шок Пирл-Харбор порождали в США комплекс уязвимости, опасения за безопасность собственной территории в случае новых воен ных столкновений. Отсюда установка на поддержание военно-промышленного потенциала и боеготовности на уровне, достаточном для разгрома любого потенциального противника, нанесения по нему опережающих ударов, на отнесение военных действий максимально далеко от американской территории. Установка на оборону «дальних подступов» приводила к переходу от довоенной концепции континентальной обороны – защиты Западного полушария – к концепции постоянного военного присутствия в ключевых регионах мира и поддержания потенциала глобального проецирования мощи. «Подобная роль отвечала проведению становившейся традиционной американской политики, направленной на предотвращение господства какой-либо одной страны в Европе либо в Азии» [231] , – подчеркивал Самюэль Хантингтон.
231
Самюэль Хантингтон. Столкновение цивилизаций. М., 2011. С. 369.