Код Дурова. Реальная история «ВКонтакте» и ее создателя
Шрифт:
Среди песен во вкладке «война» у него появилась Sweet Dreams из блокбастера «Запрещенный прием», ремикс хита Eurythmics:
Some of them want to use you,some of them to get used by you.Some of them want to abuse you,some of them want to be abused.Сюжет выглядит так: отчим сдает девочку-подростка в психушку, чтобы завладеть имуществом ее умершей матери. Падчерица знакомится с такими же
Обитатели Зингера напоминали такую же банду – циник и любитель денег Перекопский, танцор и поэт Равдоникас, пиарщик Цыплухин, превратившийся из сутулого очкарика в героя радиошоу «Школа соблазнения». Нёрды перезарядили оружие и приготовились обороняться.
Если насчет прошлых войн были какие-то сомнения, кем они начаты и кому выгодны, то противостояние с Mail.ru показало: Дуров ценил врагов и обожал конфликты как средство поддержания духа.
Впрочем, он вряд ли рассчитывал, что боевые сценарии однажды станут плотью от плоти реальности.
Глава 6
Запрещенный прием
Звук трубы навевал тоску и ярость. Трубач выдувал один и тот же набор – «кукарачу», «хаву нагилу» и далее без остановок. Денно и нощно он торчал на парапете, на углу канала и Невского в ушанке с залихватски задранным ухом. Прохожие швыряли ему мелочь – в сумку на колесиках – скорее из жалости, чем из любви к искусству. Стояли приличные морозы, и выше –15 ртуть не заползала.
Шестой этаж Зингера готовил бунт против музыки. Труба достала всех, чьи окна выходили на канал. «Заберите его кто-нибудь», – молил читателей Равдоникас. Они с дизайнером Добромысловым работали допоздна и как-то раз в приступе вдохновения примотали бутафорскую трубу ко лбу манекена для избиения (того, который «Акопов»).
Обряд подействовал. Назавтра человек с парапета играл недолго и к вечеру укатил свою сумку. Город праздновал 23 февраля 2011 года. Ночной Невский был чуть более оживлен, чем обычно. Дуров, Равдоникас и Добромыслов сидели за полночь и, проголодавшись, отправились в ближайший «Сабвэй».
Агрессия насыщала воздух. В начале месяца Равдоникас запостил очередное эссе:
«Когда мы шли втроем по набережной канала, все со своими ломиками, я почуял власть диспозиции. Метель, слякотная в центре города, – идеальная погода для любого преступления, все слишком заняты собственными ногами. Ты замечаешь лом в руке у человека слишком поздно, чтобы не стать частью его истории, какой бы она ни была.
Мы шутили, я говорил, что минимальные жесты наиболее угрожающи: похлопывание куском железа по ладони мультипликационно, но стоит просто изменить слегка положение предмета в руке – или же снять его с плеча. Без фейерверков приведение объекта в боевую готовность страшно, потому что общение со зрителем происходит на досознательном уровне; деятель обращается не к мозгу, а к животному и говорит ему следующее: „Сейчас тебя будут бить“.
Животное понимает при этом, что никакой рационализации не будет; но рационализация ему и не нужна, оно уважает свое чутье. И все же его страх приводит к оцепенению. Не потому ли, что разум пытается отогнать страх? В одиннадцать утра, и в нескольких минутах от проспекта, и без какого-либо повода. Отпусти, мозг, у тебя не хватит времени выстроить цепочки, если мы не скроемся сейчас.
Сегодня, конечно, уже поздно, момент был упущен еще в самом начале, из-за снега. Мы как раз начинаем проходить мимо; и именно здесь я чувствую власть контекста. Она в том, что не бывает действительно никакого повода, есть только условия. И при необходимых условиях, которые сложились сейчас, мы изметелим человека ломами на берегу канала. Я не уверен, что мы этого не сделали».
Спустя три недели, ночью, по дороге к «Сабвэю» их окликнули банальным: «Есть закурить?» Равдоникас ощутил то самое, животное чувство. Он не успел сообразить, какую выбрать интонацию, как Дуров одарил просителей взглядом – каким отвечал назойливым официантам или не узнающим его на входе в штаб охранникам: с брезгливым поворотом головы.
Из тройки ростом выделялся Добромыслов, и инстинкт подсказал гопникам, кому врезать первому. Выдуманная и реальная жизнь скрестились, и предсказанные Равдоникасом булыжники с монтировками самовоспроизводились. Денди из пригорода прижимали их к какой-то витрине.
Дуров получил мощный удар в затылок и отступал. У Добромыслова заплыл глаз, и тот едва мог обороняться. Их наверняка прижали бы и изметелили, если бы Равдоникас не начал вязать нападавшим руки, крича что-то примиряющее.
Тотем вырвался и побежал к Дворцовой площади. Добромыслов бросился в штаб и вызвал скорую: если повреждена сетчатка, пора осваивать новую профессию.
Справа неслись сверкающие огнями заведения, слева машины, а милиции все никак не находилось. Дуров остановился перевести дух и увидел автомобиль с синей полосой и мигалкой. Он постучался в закрытое окно. «Это не наша территория», – ответили изнутри.
Дуров вспомнил, как шел с Равдоникасом по галерее Гостиного двора, через которую можно попасть на проспект, избежав торговых рядов. Обсуждали, как меняется понятие личности в соцсетях. Высокоумную беседу прервали барышни в серой форме и пилотках: «Сюда нельзя». За их спинами кипел пятачок между метро и проспектом, куда на 31-е числа сходились оппозиционеры – недобитая демшиза и иные антипутинцы. Их было мало, не тысячи, как в Москве на Триумфальной, и они требовали исполнения статьи Конституции о свободе собраний. Кого-то винтили и волокли в автозак.
Дуров посмотрел на барышень с ласковой ненавистью: «Представьтесь, пожалуйста, и скажите номер удостоверения». Милиция замешкалась. «Вы не понимаете, что делаете! – крикнул Дуров, посмотрел в сторону и продолжил: – Вы не можете ограничить свободу передвижения. Ограничивая свободу, вообще любую, можно лишь разогреть протестные настроения». И так далее, в том же регистре.
Их с Равдоникасом пропустили. Пока они шагали к штабу, тотем возмущался, насколько слаба репрессивная машина, если два чувака смогли продавить милицейский кордон с помощью слов.
Теперь, стоя на Невском в бессилии, у равнодушного авто с синей полосой, обхватив болевшую от удара голову, владелец компании ценой в миллиарды думал о том, что все оказалось хуже. Все сгнило. Люди чувствуют это и не верят, что государство способно их защитить. Лишь подсознательно они цепляются за эфемерное обещание безопасности.
Скоро, очень скоро государства рухнут и на их место придут конкурентоспособные компании, в том числе охраняющие граждан. Граждане будут выбирать место жительства, исходя из своих компетенций. Государства станут бороться за привлечение тех или иных специалистов. Это произойдет не так быстро, как хотелось бы. Наше дело – приближать этот момент, погружая все большее количество социальных транзакций в сеть, где все процессы текут прозрачнее, чем по бумажным процедурам. Наши идеи как кислота – растворят консервативные установки и станут мейнстримом. Лет через двадцать.