Кодекс чести

Гаркушев Евгений Николаевич

«Криминалист, – понял я. – Поэтому не бежит – привычки нет. И чемоданчик несет сам, а не отдал сержанту».

– Фрегис, – представился майор. Говорил он, слегка растягивая слова, с небольшим акцентом – возможно, прибалтийским. – Старший криминалист Западного округа города. Где, вы говорите, лежит эта странная резина?

– Вот она. – Я указал на клочки резины и обрывки бумаги.

– Прошу никого ничего не трогать и никуда не ходить. Ковальчук, организуйте оцепление, – обратился Фрегис к лейтенанту.

Между тем к нам подтягивались все новые люди. Подошел

еще один сержант, следом за ним – мужчина в гражданском костюме, зато с немецкой овчаркой на поводке и без намордника. На ошейнике собаки было крупными буквами выведено: «МВД». Полагаю, для того, чтобы каждый, кто надумал причинить псу какой-то вред, знал, с кем придется иметь дело. Да и не боялся бы этой собаки. Ведь долг любого гражданина, увидевшего бродячего пса без ошейника или без намордника, принять меры к тому, чтобы пес не укусил ребенка или женщину. Некоторые граждане понимают свой долг слишком буквально и выхватывают шпагу, чтобы положить конец страданиям бродячего животного, вместо того чтобы поймать собаку и сдать ее в приют. Что и говорить, убить легче, чем на самом деле помочь…

За проводником собаки подтянулся еще один лейтенант – на нем единственном была надета форменная фуражка, хотя, насколько я знал, в полиции, как и в армии, не приветствовалось отсутствие головного убора. Ночная смена…

Литвинов между тем схватил меня под руку и отвел в сторону.

– Мы уже думали, тебя в живых нет. В Рыкова стреляли на пороге его дома. Ты же знаешь, он в квартире живет, на втором этаже. Панкрат говорит, он лично решил в полицейский участок заехать, взять криминалиста и сюда двигаться. Из полиции еще раз тебе позвонить хотел. Хорошо, что он рассказал Панкрату о твоей находке и о том, что ты здесь…

– Панкрат и так был в курсе. Когда я уезжал, он в участке находился. Зашел чаю выпить.

– Ну, не важно – главное, мы знали, где тебя искать и что ты нашел. А Рыков попросил Панкрата, чтобы тот его домой на минутку завез – не знаю уж зачем. Вышел из автомобиля, зашел в подъезд – и тут грохот какой-то. Панкрат воробей стреляный – достал из оружейного ящика в машине револьвер, и в подъезд. Там Рыков на полу лежит в луже крови, и дверь черного хода нараспашку. Пока Панкрат с замком оружейного ящика возился да револьвер вынимал, стрелок черным ходом ушел. Он за ним гнаться не стал – надо же Костю спасать. Кинулся к Рыкову в квартиру, вызвали «скорую», полицию, мне позвонили. Жена Рыкова в голос кричит, ребенок плачет, соседи сбежались. Хорошо, Панкрат и меня вызвал – я на место прибыл, спросил, где ты, – тут мы и подумали, что тебя тоже подстрелить могут. Рыкова врачам сдали, и сюда.

– Ничего себе, – только и сказал я. – Даже не знаю, что думать… Рыков мне говорил, что вспомнил кое-что. Или сообразил… Я уже не помню, как он выразился.

– Что именно?

– То-то и оно – не сказал. Приеду, сказал, разберемся.

– Куда приедет?

– Сюда, меня забрать. Я здесь уже сколько часов околачиваюсь, как ты помнишь. С Рыковым по мобильному разговаривал.

– Понятно… А ты ничего не видел, не слышал? – спросил Еремей. –

Я имею в виду, до того, как этот тип, что заманил в ловушку Петра Михайловича, на вас вышел?

– Ничего интересного. Рыков жив? Что у него за ранения?

– Да ранения – бывают и лучше… Картечью в грудь, что-то в живот попало. Какие органы повреждены – неизвестно, проникающих ранений много. Он в сознание пришел, когда его в машину грузили, но ничего не сказал. Доктора обезболивающим обкололи, кровь останавливают. Говорят, надежда есть, сердце бьется. Но диагноза пока не поставили.

– От Петра Михайловича никаких вестей?

Литвинов развел руками. Панкрат тихонько то ли всхлипнул, то ли застонал.

Подошел полицейский лейтенант, тот, который не снимал фуражку, спросил, есть ли что-то из вещей Голицына – пустить по следу собаку. Панкрат повел его и человека с собакой к машине – Петр Михайлович всегда ездил на заднем сиденье, вполне можно было дать псу понюхать его. Я подошел к эксперту-криминалисту, который все еще возился с бумагой и резиной.

– На арматуре, что торчит из бетона там, где дырка, какая-то шерсть. Похожа на ткань костюма Голицына.

– Видел. – Майор коротко кивнул. – И еще посмотрю. Тут работы много.

– Резина – из самострела?

– Да. Скорее всего. Затрудняюсь установить калибр с помощью поверхностных наблюдений, но, судя по количеству поражающего материала, он был приличным. Сила удара была велика… Похоже, что стреляли один раз, но это еще предстоит выяснить.

– Какие травмы мог получить Петр Михайлович от этого выстрела? Почему они использовали резину?

– Очевидно, он был нужен им живым. Травмы могли быть самыми разными – от ушибов до перелома костей, в том числе ребер.

Вот мы и получили ответ на вопрос, как можно победить самого хорошего фехтовальщика: выстрелить в него с расстояния в три метра, когда он не может дотянуться до тебя шпагой. Теперь стало ясно упорство, с которым Голицына заманивали в глухое место, – его хотели похитить. А убить человека и похитить его – задачи совершенно разные.

Вернулись полицейские с собакой. Пес уверенно сунулся в дыру в заборе, бодро пробежал метров двадцать вдоль железнодорожного полотна, потом обнюхался хорошенько, поднял голову и коротко гавкнул. Даже мне было ясно, что это означает, – след потерялся. В Голицына выстрелили из самострела кусками резины, которые, вылетев из ствола крупного калибра, били так же сильно, как и пули, только не входили в тело, а сбивали с ног; потом потащили к железной дороге, погрузили в вагон и увезли.

– На станцию, к диспетчеру движения? – спросил я Еремея.

– К начальнику станции – пусть собирает всех машинистов, которые выходили сегодня ночью, – уточнил коротко стриженный лейтенант.

– Но ведь кто-то из них сейчас все еще ведет составы в Москву, на Кавказ, на Украину, да мало ли, куда еще… – заметил второй лейтенант, который сопровождал человека с собакой.

– У железнодорожников должна быть с ними связь, – заметил Литвинов. – Командуй, Никита.

– Почему я?