Кодекс пацана. Назад в СССР
Шрифт:
— Чо, крутой, да? Крутой? На за пацанов! На!
В моей голове ещё два раза вспыхнула Сверхновая. Сознание начало уходить. Проваливаться. Стало так тепло, так спокойно… так безразлично…
— Да он походу того, зажмурился? Чо за трэш, бро? Валим, валим!
И уже после этого прозвучала «Унгазун гарунге, унгазун гарунге!»
Я очнулся. Выпал из размышлений о прошлом. Потрогал короткостриженную макушку. Ничего. Только ёжик волос на то месте, где потом вырастет обширная плешь.
Похоже, что били меня бейсбольной битой.
Я подергал плечами, повращал руками. Руки и ноги мои, молодые и здоровые. Все зубы на месте. Ими-то я и впился в бок пирога с черникой. Черно-синий сок капнул на пальцы, пришлось слизнуть, чтобы не пропадать добру.
Ммм! Вкуснотища!
А я уже успел забыть — какой вкус бывает у бабушкиных пирогов! Ещё и чай… Такой душистый, из пачки «со слоном».
— Ма, а где Алёнка? — крикнул я через стенку.
— У бабки на Парковой! — был ответ. — Должны были уже с ягод вернуться. Они-то не спят по полдня…
Очередной укол в мою сторону. Я только улыбнулся на это. Пусть себе ругается. Алёнка тоже та ещё егоза — как надоест помогать по хозяйству, так сразу начинает ныть и своим нытьем доводит мать до того, что та в сердцах посылает её с глаз долой. А сестренке только того и нужно. И вот, пока старший брат с матерью и отчимом корпят на огороде, мелкая засранка беззаботно уносится гулять на улицу.
А что это? Я придвинул к себе газету «Светлый путь». Программа, заметки про всякое-разное, но меня интересовала дата. Десятое июня одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.
Ого, ни хрена себе…
Что же, похоже, что я всё-таки вернулся во времени обратно. Из две тысячи двадцать шестого года в восемьдесят девятый. И мне сейчас пятнадцать! И если сейчас не нахожусь в больничной палате, лежащий в коме, то…
Мне сейчас пятнадцать!!!
Эта мысль настолько шокировала, что я ещё минуту сидел с раскрытым ртом. За стенкой работал телевизор и Женуария просвещала о жизни Изауру. А я сидел на кухне, с раскрытым ртом и откушенным пирогом. Даже попытался ущипнуть, но только ойкнул от боли.
Может просидел бы больше, стараясь обдумать открывающиеся возможности, но в этот момент входная дверь с шумом распахнулась и в квартиру ввалилось тело. По-другому это появление назвать было нельзя. Именно ввалилось, запнувшись о порог, потом боднуло стоявший прямо по входу холодильник и растянулось на входном коврике.
— Ох, б…! — выругалось тело и по звукам голоса этого тела я узнал отчима. — Нннсатавили тута…
Отчим попытался встать, опрокинул на себя этажерку с обувью и снова выругался. Помогать ему не было ни малейшего желания — кухня моментально наполнилась запахом перегара.
— Приперся? — проговорила вышедшая из комнаты мать. — Опять всю ночь с Балясом пробухал?
— Иди на х… — пробормотал копошащийся на пороге отчим, а потом ударил кулаком по полу. — Имею… ик! Право! На свои пью!
— На свои… А дети? Детям должны святым духом питаться?
— Ни чо! Вон, картошки пожрут с макаронами! Сашка, ты будешь картоху жрать? — на меня выперлись красные от лопнувших сосудиков глаза.
— Напился, веди себя прилично, — буркнул я в ответ.
— Ты чо, придурок? — отчим явно не ожидал такого ответа. — Ох…л? Или фонарь под другой глаз поставить?
Так вот откуда у меня наполовину заживший фингал. Вот чьих это добрых рук дело…
— Не трогай его, — проговорила мама. — Вали туда, где бухал!
— А ты поуказывай мне ещё, сука! Куда хххочу, туда и валю! И ваще! Щас тоже п…ды получишь! Я хозяин в доме! — отчим всё-таки справился с непослушными ногами и смог подняться.
Сейчас он стоял, оперевшись о холодильник, большой, грузный, с набрякшими мешками под глазами и набухшим носом. На щеке прилипло нечто с улицы. То ли грязь, то ли собачье дерьмо. Одежда тоже не представляла из себя модный наряд для подиума. Похоже, что он поздоровался не с одной лужей на улице, пока добирался домой.
— Сука это ты! — мама налетела на него, подхватив с пола тапок. — Это ты, сука пьяная! Ты!
Тапок начал ходить по лицу, по голове. Я подскочил, чтобы их разнять, но не успел. Отчим отмахнулся, как от мухи, и мама отлетела к вешалке. Она упала на куртки, попыталась удержаться, схватившись за них, но не смогла. Полка рухнула под её весом. Куртки накрыли её с головой.
— Ну,…дь, теперь ещё полку вешать! — обиженно протянул отчим.
После этого его губы брызнули кровью. Я сам от себя не ожидал, что кулак вопьется в отвисшие губы. Не ожидал, что выдержу так долго!
Удар получился так себе. Только на неожиданности и смог сыграть. Дальше на меня уставились налитые злобой глаза, и рука отчима влепила знатную плюху. Я отлетел к печке. Снесло как пушинку — мой отчим недаром раньше занимался волейболом.
В голове зазвенело. Я тут же вскочил на ноги, прогоняя прочь легкий нокдаун. Не время сейчас валяться. Не время!
— Ты! Гандон! — только и успел сказать отчим, как я налетел на него коршуном.
Кулаки начали впиваться в печень, в челюсть, в «солнышко». Пробить не удавалось, но вот повалить на пол смог. Ещё добавить ногой в рожу и тогда…
— Сашка! — мать повисла на мне. — Не надо! Убьешь же, Сашка! Не надо!
Она боролась, пыталась меня оттащить от мотающего башкой отчима. Я же порывался сделать решающий удар. Отправить того в нокаут. Достать хотя бы кончиком носка…
Мама же отталкивала меня к двери. За дверь… Подальше от пьяного создания, терроризирующего всю семью. Ей удалось-таки вытолкнуть меня за дверь. Удалось выбросить кеды. Я стоял, дрожа от нахлынувшего адреналина.
— Сашка, не надо! Остынь, сынок! Он сейчас спать ляжет, а ты… погуляй пока… Сходи до баушки. Не надо, Саш…