Кодекс защитника
Шрифт:
Чайник закипел. Ибрагим с улыбкой разлил кипяток по чашкам.
– А, вы о Библии. Насколько я помню, всадников должно было быть четверо.
– Видишь, еще одна ошибка.
Султанов покачал головой:
– Честно говоря, я всегда относился к вашей теории скептически, но, наверное, это из-за того, что я не умею читать тексты под тем углом зрения, о котором вы говорите. Мне остается только поверить, ведь вы уже не раз доказывали свои слова.
Угол зрения был старой и доброй прелюдией к длинному разговору о прошлом, будущем и настоящем, за которым они часто в последнее время коротали короткую южную ночь. Если беседа затягивалась надолго, то
Ибрагим предпочитал не возвращаться ночью домой – это было опасно – а оставался ночевать у своего школьного учителя. Вот и сейчас, солнце уже практически сошло с небосклона, и они оба уже поняли, что проведут эту ночь за разговорами и уснут только под утро.
***
Старый учитель бросил заинтересованный взгляд в окно:
– Не находишь, Ибрагим, что сегодня даже закат какой-то странный? Вот уже пятнадцать минут свет в окне не меняет своего оттенка.
Хранитель, прихлебывая чай из блюдечка, ответил:
– Да, действительно.
Он встал и, скрипя половицами, подошел к окну и выглянул, соблюдая все меры предосторожности. То, что он увидел, заставило его отшатнуться и присесть, схватившись руками за куртку:
– Этого не может быть! – прошептал он, щупая подкладку куртки, – этого просто не может быть! – повторил он несколько раз. И повторял до тех пор, пока Белковский не преодолел на своей коляске расстояния до окна и тоже не выглянул.
Он увидел то же самое, что и Султанов, и два натовских солдата, посланные в город, и все остальные жители разрушенного приморского города, и офицеры штаба объединенных сил, и грузинские снайперы, крадущиеся в ночи, и тот, кого все называли Черным охотником, и даже моряки с проходящего в море рыболовного траулера.... Свет, странное ровное свечение над темным городом, в котором легко читались строки короткого текста на неизвестном языке.
И Белковский, наверное, был единственным среди всех, кто не открыл от удивления рот, а преспокойно взял в руки карандаш и стал перерисовывать буквы текста себе в блокнот, стараясь сохранить все особенности письма и вязи шрифта.
– Что тебя удивляет, Ибрагим? – прервал он возгласы хранителя, поправляя очки на носу с горбинкой. – Ты не мог бы мне объяснить?
– Да-да, конечно, – ответил Султанов. Он, наконец, успокоился. – Только давайте отойдем от окна.
Он сделал шаг вглубь комнаты:
– Не то, что свет слишком уж яркий. Просто все равно не стоит забывать о безопасности. Мы ведь все еще в зоне конфликта как-никак. Не ровен час поймаем пулю в лоб.
Они отошли от окна и снова уселись возле горелки.
– Так что же тебя удивляет? – повторил Белковский уже без привычного "Ибрагим", тем самым давая понять, что держит нить разговора в руках и не позволит собеседнику вильнуть в сторону.
Султанов опустил голову и продолжал машинально потирать рукой подкладку своей куртки.
– Текст, – наконец выговорил он, – текст на небе точно такой же, что и на Золотом руне. И светится он точно так же, как и тогда в пещере, куда я спустился, оставив вас со сломанным позвоночником на том каменном уступе. Помните?
– Как я могу забыть это, Ибрагим! – В словах учителя проскочили грустные нотки. – Слишком большую цену мы тогда заплатили, чтобы увидеть это.
Он крутанул колеса инвалидной коляски и выехал из кухни. Отсутствовал недолго, а когда вернулся, держал в руках мензурку с жидкостью. Мензурка была закупорена пробкой. Апполинарий Владиленович открыл мензурку и по комнате тут же поплыл пьянящий запах спирта.
– Вот, специально берег. На всякий случай, раны обрабатывать, но думаю, сейчас стоит выпить по чуть– чуть. Ребят помянуть. Давай, подставляй.
Он плеснул несколько капель в кружку сначала Ибрагиму, потом себе.
– Сколько нам тогда было? Тебе только пятнадцать, мне двадцать пять, а Сашке и Кольке по четырнадцать.
– Да, – Султанов принялся согревать спирт в руках. – Мы были совсем зеленые и не подготовленные. Ну кто мог предположить, что пещера окажется такой глубокой.
– Это была моя вина, – вздохнул Белковский, – я должен был все предусмотреть.
Они выпили, не чокаясь. Потом Апполинарий Владиленович продолжил:
– Знаешь, сколько раз я хотел после этого свести счеты с жизнью? Миллион раз, сто миллионов, но…
Он помолчал и произнес:
– Не мог я умереть, не расшифровав эту надпись. Иначе все было бы напрасно.
– Да, но мы ведь так и не знаем, что написано в тексте?
Учитель удивленно поднял глаза:
– А ты разве не догадался? Что еще могло быть написано на Золотом руне, самом древнем на Земле манускрипте, сделанном из металла, способного пережить столетия? Конечно, только правила Суда Божьего.
Апокалипсис – это не Страшный суд, а Суд Божий. Страшный он для тех, кто нарушает законы Бога.
Защитники же – те, кто будет стоять на стороне Бога. За Бога, за Истину. И защищать нас, по-настоящему защищать… Они-то нам и прочитают правила согласно, так сказать, регламенту и исполнят все до последнего пункта. И в том, что это так будет, я не сомневаюсь! Теперь уже недолго ждать.
Он подмигнул собеседнику и воскликнул:
– Да-да! Защитники – это те самые Всадники Апокалипсиса. И не смотри на меня так…
***
Советник по делам национальностей при Организации Объединенных Наций Гарри Кисенгер заметно нервничал, сидя перед микрофонами в пресс-центре объединенной группировки сил быстрого реагирования.
Из зала на него было нацелено около сотни фотоаппаратов и видеокамер. Столько же журналистов, съехавшихся сюда со всех концов света, ждали, когда же он начнет пресс-конференцию, что называется, по итогам дня. Сам же Кисенгер ждал своего секретаря, который никак не мог получить на пресс-релиз визу из военного министерства. Журналисты же откровенно скучали, понимая, что информация, которой собирается сейчас поделиться Гарри, будет до предела вылизана и подчищена военными цензорами, но таковы были правила игры, и их надо было соблюдать. Наконец секретарь появился. Он бесшумно откинул полог задней двери огромной военной палатки и, подойдя к Кисенгеру, положил перед ним листок пресс-релиза и шепнул на ухо: