Кое-что о Васюковых
Шрифт:
Вечером пришел Ваганьков. У него было четыре подбородка: два спереди и два сзади. Лицо у него было желтое, как у груши «бере», которую папа привез из командировки, а глаза какие-то грустные, будто он получил двойку. Жена его маленькая, худенькая, и волосы у нее были редкие и гладко причесанные, словно прилипшие к голове. Она походила на канарейку, которую только что облили водой.
Папа страшно обрадовался, когда увидел Ваганькова, и даже сам начал снимать с «его пальто. Мама тоже обрадовалась и уже называла жену Ваганькова не «мадам»,
— Дорогая Дарья Павловна, я учусь в школе. Ваганьков рассмеялся, а мама сделала мне
страшные глаза. Но папа налил в рюмки вино, а мне немножко шипучки и весело закричал:
— За здоровье Дарьи Павловны, дай бог, дай бог, чтобы не в последний раз! — Папа выпил свою водку, понюхал кусочек хлеба, налил еще и сказал: — Я пью за здоровье быка, которого убили, а из его шкуры сделали подметки, а подметки пришили к туфлям, а туфли купил наш дорогой Петр Трофимович и пришел в них к нам в гости.
Папа опять выпил, и все сказали, что это очень остроумно. Только моя сестра Лялька молчала. Потом папа начал рассказывать про знаменитого баскетболиста дядю Васю, у которого рост два метра тридцать два сантиметра. Такого высокого игрока еще не было на свете.
Тут Дарья Павловна спросила, какого номера туфли он носит. Папа не знал, и все начали думать и гадать, какие туфли может носить такой высокий человек. Один только Ваганьков не гадал. Он тихо сидел за столом. Он ничего не ел, не пил вина и даже не глотал водку, как земснаряд. А когда мама принесла свою знаменитую утку, он не хотел брать ни крылышко, ни «ножку, а попросил пупок. Он съел пупок и больше уже ничего не брал со стола. Так он просидел целый вечер, слушал папу и смотрел на него ^ласковыми глазами. Он, наверно, и в самом деле очень любил моего папу. Дарья Павловна — желтая канарейка, облитая водой, — так сказала маме:
— Петр Трофимович любит вашего мужа.
— Они друг в друге души не чают, — ответила мама.
Поздно вечером Ваганьков начал прощаться.
— Я очень приятно провел у вас время, — сказал о^.— Я рад, что мне удалось лроститься с вами в домашней обстановке.
— В каком это смысле проститься? — спросил папа.
— Я ухожу от вас, дорогой Васюков, — сказал Ваганьков. — Меня переводят в другое место.
— Ну-ну-ну, не разыгрывайте меня!
— Нет, вполне серьезно. Приказ уже подписан.
— Вот это новость! Вы просто меня огорошили!..
— Не огорчайтесь, — похлопал Ваганьков по папиному плечу. — Мы с вами хорошо по^ботали. У меня останутся о вас самые лучшие воспоминания.
Ваганьков помог жене надеть боты, он еще раз попрощался с нами, и они вышли из дому,
— Вот это номер, — сказал папа. — Оказывается, нашему Ваганькову дали по шапке!
— Почему же по шапке? — спросила мама. — Может быть, он получил повышение?
— Плохо ты знаешь людей, — ответил папа. — Если бы ему дали повышение, он не мямлил бы о своем уходе в передней. Он бы трепался о своем назначении целый вечер и не жевал бы пупок, как бедный родственник, а умял всю утку!
— Что же теперь будет? — спросила мама.
— А что бывает в таких случаях? Теперь ударят по его квосту!
—¦ Возможно, не ударят.
— Еще как ударят. Только искры полетят!
— Этого еще нам не хватало, — ^ сказала мама. Наверно, папе было очень жалко Ваганькова. Он
все время боялся, что его ударят по хвосту. Целую неделю он с мамой только об этом и говорил. Из-за несчастного хвоста папа даже не поехал в отпуск. Честное „слово, я никогда не думал, что у людей могут расти такие вещи! Я спросил у папы, видел ли он у Ваганькова хвост. Папа рассердился и закричал, что я задаю идиотские вопросы. Тогда я спросил у Клавдии Николаевны, нашей учительницы, какие у людей бывают хвосты.
— У людей хвостов не бывает, — ответила она. — Правда, иногда попадаются так называемые рудиментарные отростки. Это такие небольшие, недоразвитые хвостики, которые нам остались еще от обезьян.
Бедный Ваганьков! Разве он виноват, что у него есть маленький, наверно, тоже желтенький, как лимонная корка, хвостик!
Прошла еще неделя. Ваганьков уже не приходил в папину контору. Он нигде не работал. А папа все думал о хвосте. И мама думала. И они ходили грустные и злые. В субботу папа сказал маме:
— Угадай, кто придет к нам в воскресенье? Мама начала гадать.
— Ни за что не угадаешь!.. Ваганьков! Со своей женой! Он опять сам напросился!
— Что же ему еще нужно?
— Он воспылал ко мне любовью. Он жить без меня не может!
— Веселая будет история, если об этом уз «нает новое начальство!
— Еще бы! Оно подумает, что против него здесь плетутся интриги!
Мама сказала, что на этот раз она не будет зажаривать утку.
— Никаких уток! Никаких парадов! — предупредил папа. — Метнешь на стол пачку печенья — и точка!
— Ну, знаете, это нехорошо, даже как-то неприлично, — сказала Лялька.
— Что неприлично? — спросил папа.
— А то, что это сразу бросится в глаза, — ответила Лялька.
— Как ты думаешь, — спросил папа у мамы, — не лучше ли ей готовиться к зачетам и «не ставить под удар свою стипендию?
— Я думаю, что лучше готовиться, — ответила мама.
Когда вечером пришел Ваганьков, Лялька даже не вышла из своей комнаты. Мама поставила на стол вазочку с вареньем из айвы и немного печенья. За столом было скучно. Папа не пил вина и не рассказывал про быка и подошвы. Все молчали, часто вздыхали, у всех были сердитые глаза. Только Ва-гавд>ков ласково глядел на папу,