Когда Алиса упала
Шрифт:
– Все в чертовском беспорядке.
– Теперь у тебя есть Кэти. Я этому рада.
Наклонив голову и наблюдая за мной, он сначала прикрывает один глаз, потом другой.
– Да. Кэти.
– Жаль ее брата.
– Первая битва, и Пол получает пулю в лоб. Надо же быть таким невезучим!
Он со стуком ставит стакан на стол.
– А ведь все ждали при Булл-Ране [3] легкой победы. Помнишь? Люди сидели на холме с корзинками для пикника. Пили пиво и ели колбаски, пока музыканты дудели в свои
3
Место, где 21 июля 1961 года произошло первое крупное сражение Гражданской войны.
Я наклоняюсь вперед, прижимаю ладонь к его руке:
– Вы дружили.
– Пока он не обозвал меня трусом. И другими словами.
Он убирает руку. Прочищает горло и откидывает голову на спинку кресла.
– Вэгон-хилл недостаточно крутой, чтобы кататься на санках.
– Мы не там катались?
– Да. Он слишком близко к ручью. Не раскатишься. Ты имеешь в виду Тилтон-хилл. Помнишь? Бреммер не хотел срубать там одну березу. Она стояла прямо посреди спуска. Если ты катился быстро… помнишь, как Алиса как-то раз поехала очень быстро? Господи, она слетела с санок. Прямо в воздух, и угодила в сугроб. Только один ботинок торчал.
– Это точно не она была.
– Почему?
– Ей не разрешали кататься одной. Она со мной каталась.
– Тогда я, наверное, сам повез ее на горку. Разок дал ей свободу.
Он издает смешок, следя глазами за дугой Алисиного полета, язычок горящей свечи отражается в его очках.
– Это было в последнюю зиму, когда мама… Меня оставили без ужина. Папа запер санки. Помнишь?
– Где ее вещи? – спрашиваю я.
– Что?
– Алисины вещи. Одежда. Ее любимые деревянные птички. Медальон. Все дневники и рисунки. Ее вещи, Лайонел? – Я ставлю стакан на столик между нами и продолжаю: – Здесь ничего из ее вещей нет.
– Не обвиняй меня в ее смерти.
– Я тебя не обвиняю…
– Это ты оставила меня с ней. Ты и твой Союз.
– Мне не хотелось просто штопать носки и шить мундиры.
– И смотри, к чему это тебя привело. – Он делает глоток виски. – Теперь она мертва. Может, это к лучшему. Пожалуй, к лучшему. Для всех.
Не отвечая, я встаю:
– Ты пьян. Пойду спать.
Он думает о чем-то своем, потом качает головой.
– Ты согласилась поместить ее в лечебницу.
– Это я зря.
– Она собиралась выкинуть Тоби из окна второго этажа, когда Кэти в последний раз нашла ее.
– Наверняка есть какое-то…
– Хватит оправдывать ее.
Он резко встает, одной рукой прижимая стакан с виски к груди, а другой оттягивая нижнюю губу, и говорит:
– Ты на меня-то вину не списывай.
– Она была вся в синяках, она…
– Мне плевать.
– Лайонел, – качаю я головой, – что ты такое говоришь?
Он снова падает в кресло, склонив голову и сжав стакан в пальцах.
– Я сказал ей, что она поедет к тебе в гости. Чтобы она упаковала сундук. Взяла пальто, потому что в Мэриленде холодно. – Голос хриплый, с одышкой. – Сказал, что нанял ей экипаж. Она ждала на крылечке все утро и…
– Я не могу этого слышать.
Я бросаюсь обратно к себе в комнату. Там удушающая жара. Застоявшийся кислый воздух.
– Это моя вина.
Три шага до камина. Вот под стеклом Бенджамин в мундире, с широкой бородой. «Моя вина». Поворот к окну. Поднялась луна, осыпала серой пылью верхушку березы, крышу лодочного домика, водную гладь.
Я тянусь к оконной раме – окно закрыто на щеколду. То, что выходит на пруд. И то, что выходит на огород. Я не помню, чтобы закрывала их. Я прижимаю ладонь ко лбу, утираю пот.
Почему Алиса едва не выкинула Тоби из окна? Но Алиса никогда ничего не объясняла. Эта красивая девушка с душевным расстройством давала ответы только себе самой.
Я обещала ей, что всегда буду рядом. Обещала.
«Моя вина».
Глава 4
Кэти подает кофе на веранде, что с тыльной стороны дома.
– Чтобы избавить нас всех от жары, – говорит она.
А я думаю – чтобы избавить нас всех от столовой и зеркала, все еще завешенного черным. Чтобы избавить нас всех от горя.
Пройдешь через узкий кухонный флигель, спустишься по лесенке – так и окажешься на веранде. Веранда обнимает заднюю часть дома, деревянные половицы и потолки посерели и, словно патиной, покрыты краской цвета снятого молока.
Кэти наливает каждому по порции цикориевого кофе, ровно три четверти чашки, и берет молочник. Вопросительно поднимает левую бровь, будто сегодня я скажу ей, что молоко мне решительно надоело.
– Капельку, – говорю я.
– Давай побольше налью, – отвечает она. Но когда я отказываюсь, она смотрит на меня с облегчением.
Лайонел листает вчерашний выпуск «Стейтсмена» [4] , заминая уголок газеты между большим и указательным пальцем. Кэти ждет, слегка наклонившись вперед, носик молочника звякает об ободок его чашки.
Глаза у Лайонела уставшие, налитые кровью, он смотрит на молочник и снова на газету. Кэти наливает молоко – только слегка забелить кофе – и садится сама, отставив молоко в сторону.
4
Газета, издававшаяся в 60-е годы XIX века. Поддерживала кандидата в президенты Джона К. Брекинриджа, выступавшего за сохранение рабства, в том числе в северных штатах.
– Сегодня молочник не приходил? – спрашивает Лайонел.
– Просто мы немного…
Она слегка кивает и кладет ладонь на мою руку. Рука у нее холодная, липкая от пота.
– Надеюсь, ты хорошо спала.
Как она может такое спрашивать? Тело ломит от того, что я тащила гроб, голова болит от бессонницы, от того, что я постоянно вспоминаю, как обмывала холодные руки Алисы. Мне удалось забыться, только когда солнце встало и окрасило верхушки деревьев, но Сирша забренчала кастрюлями на кухне, и я проснулась.